Однако возможно, что ночное посещение посольства, как оно не опрометчиво, входило в план декораций, которым Елизавета всегда, и весьма предусмотрительно, придавала большое значение. Она летела к славе под эгидой Франции – только что отказавшей ей в двух тысячах рублях для этой победы!
Сани остановились перед съезжей избой полка, где не предупрежденный часовой – настолько заговор был неподготовлен – сейчас же забил тревогу. Лесток разрезал его барабан ударом кинжала, и в то же время тринадцать гренадер, посвященных в тайну, рассеялись в разные стороны, чтобы предупредить товарищей. Налицо были только солдаты, размещенные по отдельным деревянным избам, образовавшим казармы. Офицеры проживали в городе, и лишь один из них оставался по очереди дежурным по полку. В короткое время собралось несколько сот человек. Большинство из них совершенно не подозревало в чем дело.
Елизавета вышла из саней.
– Узнаете ли меня? Знаете ли, чья я дочь?
– Да, матушка!
– Меня хотят заточить в монастырь. Согласны ли следовать за мной, чтобы не дать этому свершиться?
– Готовы, матушка; мы всех их перебьем!
– Если вы собираетесь убивать, я ухожу; я не хочу ничьей смерти.
Солдаты стояли в недоумении, растерянные. Но она видела, что они всецело в ее руках. Она подняла крест.
– Клянусь умереть за вас. Поклянитесь и вы умереть за меня; только не проливая напрасно ничьей крови.
– Клянемся!
Они бросились целовать крест, а тем временем был арестован офицер, проснувшийся и прибежавший с обнаженной шпагой, однако не оказавший никакого сопротивления.
Рассказы современников об этой подготовительной части государственного переворота, может быть, носят определенно следы фантазии, но в общем во всех передачах сохранилась версия, вполне соответствующая характерам действующих лиц и нравам эпохи, и я считаю ее совершенно правдоподобной.
По окончании обряда присяги Елизавета произнесла: «Идем!»
Последующие события произошли по образу предыдущих примеров, так сказать по установившейся некоторым образом программе переворотов, отдельные подробности которой нам сообщает Миних. Около трехсот человек последовало за «матушкой» по Невскому проспекту, и поныне ведущему к Зимнему Дворцу.
На Адмиралтейской площади Елизавета пожелала выйти из саней и идти пешком вместе с гвардейцами. Но ее маленькие ножки вязли в снегу, и вскоре среди гренадер поднялся ропот.
– Матушка, мы идем слишком тихо!
Она позволила двум солдатам взять себя на руки и понести. Подходя к дворцу, Лесток отделил двадцать пять человек и поручил им арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Восемь гренадер двинулись вперед. Зная пароль, они сделали вид, будто идут ночным дозором и неожиданно набросились на четырех часовых, стоявших на карауле у главного входа. Закоченевшие от холода, стесненные своими широкими плащами, последние не оказали никакого сопротивления. Гренадеры вошли и попали прямо в кордегардию. Находившийся там офицер закричал: «На караул!» Его повалили; говорят, Елизавета отвела направленный на него штык, и поднялись в апартамент регентши. Так как Линар отсутствовал, она спала рядом с мужем, хотя и находилась с ним в это время в весьма плохих отношениях, если верить Мардефельду. Они друг с другом не разговаривали, но аккуратно исполняли свои супружеские обязанности.[381]
В ту минуту, как они удалились в опочивальню, Левенвольд, говорят, приказал предупредить Анну Леопольдовну о грозящей ей опасности; но она сочла его слова за выходку безумца, и теперь спала глубоким сном. Гренадер, впоследствии замешанный в заговоре против самой Елизаветы – по имени Ивинский – грубо разбудил несчастных. Цесаревна не приказала тревожить малютку Иоанна III, но вскоре шум, происходивший вокруг, вырвал ребенка из объятий сна. Тогда кормилица снесла его в кордегардию, где дочь Петра Великого посадила его к себе на колени и сказала с растроганным видом:
– Бедный, невинный крошка! Во всем виноваты только твои родители!
Она посадила его с собой в сани и выехала на Невский, уже кишевший толпами народа, кричавшего «ура!» при ее появлении. И, слыша такие радостные клики, ребенок также развеселился и, улыбаясь той, которая лишила его короны, прыгал у нее на руках.[382]
……………………………………………………………………
На этом я прекращаю свой рассказ, предполагая продолжить его в следующем томе. Здесь я остановился на пятом или шестом государственном перевороте – так как даже восшествие на престол Петра II происходило не при обычных условиях – совершившихся в течение 15 лет по произволу личного честолюбия, опиравшегося на поддержку солдат. Указав причину таких периодических кризисов, мне, кажется, удалось объяснить, каким образом страна справилась со столькими испытаниями; этим она обязана громадной силе сопротивления в организме, находившемся на пути развития. Расцвет его сопровождался периодическими кризисами, которые можно сравнить с болезнями, сопровождающими возмужалость, но лишенными возможности задержать общее развитие. По своим составным элементам, призыву к неповиновению, обращению к помощи чужеземцев и к подкупу во всех видах – декабрьский переворот 1741 г. был по существу, бесспорно, самым предосудительным и, по-видимому, самым опасным для национальной будущности. Что можно было ожидать от императрицы, превратившей в подножие трона свое собственное ложе, открыв на него доступ развратным гвардейцам; от дочери Петра Великого, основывавшей подготовку заговора на походе шведов, официально объявивших войну, чтобы способствовать осуществлению этого заговора.
Однако мы видим, что честолюбие Елизаветы и бесхарактерность Анны Леопольдовны останавливаются в границах, за которыми наследию великого мужа грозила бы действительная опасность. Несмотря на всю свою жажду власти, цесаревна отказалась от условий, подвергавших это наследие безвозвратной утрате. С плохими начальниками, недостаточно снабженные продовольствием, войска Леси отразили вторжение чужеземцев. Таким образом страна, с шайкой авантюристов и авантюристок во главе, жадно вырывавших друг у друга из рук бразды правления, не погибала, она миновала пропасти и не падала в них, поглощала самые опасные яды, но извергала их смертоносные части. Развращенные и развратители удерживались на наклонной плоскости от непоправимого падения тем инстинктом самосохранения, энергия которого у отдельных личностей и у нации служит признаком и лучшим мерилом их жизнеспособности.
Такая скрытая сила встречается у всех народов в ранней стадии развития. С XV по XVI век Польшу потрясали смуты анархии гораздо более сильные, чем те, что два века спустя привели ее к погибели. Она была молода. В своем более длительном развитии Россия в XVIII веке лишь начинала переживать весну, не закончившуюся и по сие время. Ее молодость спасала ее с 1725 г. по 1742 г. Она воспрепятствовала отравлению главнейших органов ее крепкого тела, а здоровым частям позволила сохранить свою мощь и одержать победу в продолжительной борьбе гения и национального патриотизма, за чудесными успехами которых мы можем проследить до настоящего времени.
В переговорах с Нолькеном Елизаветой бесспорно руководило – что она впоследствии доказала в широкой степени – никак не чувство более заботливого отношения к интересам родины, чем у польских магнатов, уже собиравшихся тогда в Петербурге с подобными же целями. Но ее одерживали опасения, им совершенно незнакомые, и она указывала, откуда они происходят: из страха ответственности перед общественным мнением.
Леси был простым наемником, но он командовал людьми, изрубившими бы его на куски, не исполни он своего долга и не окажи отпора врагу. И таким образом не участвуя непосредственно в движении, приведшем в Зимний дворец сообщницу Лестока, Шварца и Грюнштейна, национальное чувство, – т. е. совесть, – хотя темное и бессознательное, но могущественное, вмешалось, чтобы сгладить некоторые шероховатости, и могло на законном основании заявлять о своем участии в торжестве воцарения нового правительства.
382
Ла Шетарди, 7 декабря 1741 г. Архив французского Министерства иностранных дел; Мардефельд, декабрьская переписка, 1741. Тайный архив в Берлине; Соловьев. История России; Воронцовский Архив, V, (Автобиографическая заметка графа А. Воронцова); Пози. Мемуары; «Русская Старина», 1870. Согласно некоторым историкам, именно Шапп Д’Отерош («Путешествие по Сибири»), Анна Леопольдовна и Елизавета виделись в эту минуту; а в весьма редком сочинении, озаглавленном «Merkwürdige Geschichte… Elisabeth der Ersten». 1759, есть гравюра, изображающая Елизавету, лично арестовывающую регентшу, уцепившуюся за одеяло.