Напрасно обе цесаревны бросились к ногам матери, умоляя не наносить такого позора дому Романовых; Меншиков одержал верх, найдя сильную поддержку во главе старой вельможной партии, Дмитрии Голицыне, не видевшем другого средства возвести на престол сына Алексея. Можно себе представить ярость и гнев Толстого, которому изменил его друг, и теперь грозили, наверное, преследования. Он пытался оказать отчаянное сопротивление. Обманутый Апраксиным, всегда малодушным, лишенный поддержки Ягужинского, которого Меншиков благоразумно удалил под предлогом поручения в Польше, Толстой нашел союзников только в лицах, имевших мало влияния: в Бутурлине и Девьере.[41] Да и эти не сходились между собой. Девьер склонялся на сторону Анны Петровны, походившей, по его словам, на отца, а Толстой предпочитал Елизавету, потому что муж герцогини Голштинской, без сомнения смотрел на Россию только как на ступень к шведскому престолу. Стокгольм еще сохранял престиж в Петербурге! Никто не отваживался на решительный шаг у Екатерины. Один сваливал поручение на другого. Прошли недели и месяцы в бездействии, как вдруг 10 апреля 1727 г. Екатерина заболела. Уже 8 марта Лефорт писал на своем варварском французском языке: «Царица, по-видимому, серьезно больна опухолью в ногах, поднимающейся к бедрам и не предвещающей ничего хорошего. Считают, что причина – злоупотребление спиртными напитками.[42]
Сила будущего тестя, будущего императора, зависевшая от его положения, вполне проявилась по этому случаю так же, как полное ничтожество всех правительственных учреждений, когда какое-нибудь из ряда вон выходящее обстоятельство требовало их вмешательства. Меншиков вполне забрал Верховный Совет в свои руки, и он творил его волю. Было решено считать Петра Алексеевича несовершеннолетним до 16 лет, а регентом на это время быть его тестю, хотя по праву управлять должен был Совет.
При совершеннолетии племянника, две цесаревны, Анна и Елизавета, должны были получить каждая по 1 800 000 рублей и бриллианты матери, разделенные поровну.
Толстой счел свое дело потерянным и притих. Но Меншикову были известны все его прежние происки, и он воспользовался некоторыми необдуманными поступками Девьера, чтобы устранить всех участников заговора. У него были, кроме того, старые счеты с португальцем, с которым ему пришлось поневоле породниться, выдав за него свою сестру. Девьер был арестован. Обвинительный акт против Бесчастного был образцом уголовного процесса того времени. Девьера обвиняли в том: 1) что он не только не был в печали при жестокой болезни параксизмуса ее величества, но и веселился и плачущуюся Софью Карлусовну (Скавронскую), племянницу императрицы вертел вместо танцев и говорил ей: «Ненадобно плакать». 2) В другой палате сам сел на кровать и посадил с собой его высочество великого князя и нечто ему на ухо шептал; в тот же час и государыня цесаревна Анна Петровна в безмерной быв печали и стояв у стола плакала; и в такой печальный случай он, Девьер, не встав против ее высочества и не отдав должного рабского респекта, но со злой своей предерзостью говорил ее высочеству, сидя на той кровати: «О чем печалишься, выпей рюмку вина…» 4) Его высочество напоминал, что его высочество сговорил жениться, а они за нею (за невестою его) будут волочиться, а его высочество будет ревновать».
Все эти обвинения служили, конечно, только предлогом, чтобы начать розыск с его обычными приемами – пыткой и кнутом. В застенке Девьер признался в своем сообщничестве с Толстым и Бутурлиными. Последний, имевший влиятельных родственников, отделался ссылкой в свои поместья. Двое других были «лишены чина, чести и деревень» и сосланы Сибирь. Относительно Девьера еще прибавлено по приказанию Меншикова: «Девьеру, при ссылке учинить наказание, бить кнутом».[43]
Но казалось, очевидным, что и обе цесаревны принимали участие в заговоре. Испуганный герцог Голштинский поспешил вступить в соглашение с временщиком через посредство Бассевича, Меншиков оказался сговорчивым, согласившись на то, чтобы обеим цесаревнам было выдано немедленно по миллиону и чтобы они не были забыты при установлении порядка будущего престолонаследия. Герцог даже добился утверждения обещания, данного Петром, поддержать при случае притязания его (герцога) на шведскую корону. Все это должно было найти себе место в завещании императрицы, новую редакцию которого составил Бассевич. Меншиков же взял на себя заботу о подписании его государыней. Наконец, из миллиона, назначенного принцессе Голштинской, фаворит выговорил себе 60 000 рублей, не ожидая, что ему скоро придется ответить за это мошенничество.
Все это происходило в первых числах мая. Екатерина умерла, и тотчас же завещание, устанавливающее права Анны и Елизаветы, на тот случай, если бы Петру Алексеевичу пришлось умереть без наследников, было прочитано в присутствии членов императорской фамилии, членов Верховного Совета, Сената, Синода и Генералитета. Завещание явно нарушало закон престолонаследия, установленный Петром Великим, а также закон естественный, вовсе не упоминая о законных дочерях Ивана, старшего брата, перед которыми было оказано предпочтение незаконным дочерям меньшего брата. Сапега, не отходивший от смертного одра императрицы, утверждал, что она ничего не подписывала. Но большинство было удовлетворено признанием, наконец, прав сына Алексея. Все поздравляли молодого императора, как поздравляли Екатерину, а народ принял это новое царствование так же, как предыдущее, не спрашивая о причинах. Секретарь императорского кабинета, Макаров, уведомил о восшествии на престол Петра главное лицо тогдашней Москвы – графа Мусина-Пушкина любопытным письмом, где Петр II является одновременно государем по завещанию, по избранию и по наследству: «По ее величества тестаменту, учинено избрание на престол Российский новым императором наследственному государю, его высочеству великому князю Петру Алексеевичу».[44]
Екатерина царствовала два года и два месяца. Я постараюсь теперь подвести итоги этого царствования с двойной точки зрения: внутренней и внешней политики.
Личное участие Екатерины в этом правлении не велико, как уже было указано. Оно вначале ограничилось раздачей наград и рядом мер, вознаграждавших многочисленных более или менее важных опальников прошедшего царствования. В Петербурге появилась целая толпа как бы выходцев с того света: Шафиров, Скавронский-Писарев, Лесток и монах Суздальского монастыря, замешанный в деле Евдокии, а также друзья несчастной царицы и родственники Глебова. Ушакову, палачу Монса и его сообщников, было поручено вернуть из Сибири поверенную преступной любви, чуть было не погубившей Екатерину, Матрену Балк и ее детей. Секретарь казненного любовника, Столетов, шут Балакирев, тоже запутанный в трагическом процессе, были возвращены из каторжных работ, а документы, относящиеся до этого знаменитого процесса, запечатаны, за исключением одного письма, вероятно, особенно компрометирующего, которое было сожжено.[45]
Одна только Евдокия не воспользовалась милостями императрицы. Ее, правда, вывезли из монастыря, где она была заточена, но только для того, чтобы поместить в более надежную тюрьму: в Шлиссельбургскую крепость. Правда, на ее содержание были назначены достаточные суммы; но это не мешало ей временами даже голодать. Деньги расходились по рукам тюремщиков, а Екатерине некогда было наблюдать за их употреблением.
Она веселилась. А если и случалось ей вмешиваться в дела правления, то не к пользе их. Как мы видели, она присутствовала на парадах, и вздумала также присутствовать на морских учениях и сама руководит морскими маневрами. Но это не мешало генерал-адмиралу Апраксину замечать, что у его матросов нет одежды, даже иной раз рубашек. Суда старели и не возобновлялись. В продолжение всего царствования спустили только два линейных корабля. В 1726 г. было приказано вооружить войско, но не оказалось денег. Адмиралу пришлось выдать взаймы 2000 рублей из своего кармана на неотложные нужды.[46] Петр обрел в Мариенбургской пленнице подругу, подходящую к его вкусам и привычкам; но она всегда была только вьющимся растением, обвивающимся вокруг могучего ствола. Когда великан-дуб пал, то она распласталась по грязи, вернувшись к ничтожеству.
43
Дело Девьера в Государственном Московском Архиве; Соловьев. Костомаров. Монографии. XVI; Алабин. Биография Бутурлина, в «Русской старине».
44
Соловьев. Ссылка на Записную книгу кабинета в Государственном архиве и о слухах относительно подложности завещания на донесение Лефорта.