Я слушал внимательно, зная, что девушка, даже принадлежащая к высшей касте, мало что может понять из происшедшего с ней. Цари-жрецы разрешают представителям высших каст на Горе доступ только к знаниям второго уровня. Низшие касты получают только отрывочные сведения знаний первого уровня. Я полагал, что есть и третий уровень, предназначенный только для самих царей-жрецов, и рассказ девушки подтверждал мое предположение. Я сам не разобрался бы в действии машины, о которой она говорила, но ее назначение и теоретические принципы в целом мне были ясны. Она говорила о сканере мозга, который делает трехмерные микросрезы, особенно наиболее глубоких и наименее подверженных изменениям участков мозга. Получившаяся в результате пластина-запись более индивидуальна, чем отпечатки пальцев; она так же уникальна и неповторима, как ее жизнь; в сущности это и есть физическая модель ее жизни, изоморфный аналог ее прошлого, всего, что она испытала.
— Эта пластинка, — сказала она, — хранится в туннелях царей-жрецов, а эти, — она вздрогнула и указала на выпуклости, несомненно, сенсоры какого-то типа, — ее глаза.
— Должна существовать какая-то связь, может быть, луч между пластинкой и ими, — сказал я, осматривая выпуклости.
— Ты странно говоришь, — заметила она.
— А что произойдет, если ты пройдешь между ними?
— Мне показывали. — Глаза ее были полны ужаса. — Провели между ними девушку, которая, по их мнению, не исполняла свои обязанности.
Я неожиданно вздрогнул.
— По их мнению?
— По мнению царей-жрецов, — просто ответила она.
— Но ведь есть только один царь-жрец, — сказал я. — Он называет себя Парп.
Она улыбнулась, но не ответила. Печально покачала головой.
— Ах, да, Парп.
Я думал, что когда-то здесь было больше царей-жрецов. Может, Парп последний из них. Не может быть, чтобы такое огромное сооружение, как зал царей-жрецов, построил он один.
— Что случилось с девушкой? — спросил я.
Она содрогнулась.
— Как ножи и огонь.
Теперь я понял, почему она так боялась покинуть комнату.
— Ты пыталась закрываться? — спросил я, глядя на бронзовый сосуд у стены.
— Да, — ответила она, — но глаза знают. — Она печально улыбнулась. — Они видят сквозь металл.
Я удивился.
Она подошла к стене и подняла бронзовый сосуд. Закрывая им лицо, как щитом, приблизилась к входу. Выпуклости снова засветились.
— Видишь, — сказала она, — они знают. Они видят сквозь металл.
— Понимаю.
Я молча поздравил царей-жрецов с эффективностью их оборудования. Очевидно, лучи, исходящие из этих сенсоров и расположенные в части спектра, которую не воспринимает глаз человека, способны проникать через молекулярные структуры, как рентгеновские лучи проникают сквозь тело человека.
Вика угрюмо смотрела на меня.
— Я пленница в этой комнате уже девять лет.
— Мне жаль, — сказал я.
— Я пришла в Сардар, — рассмеялась она, — чтобы завоевать царей-жрецов и отобрать у них богатство и силу.
И, расплакавшись, побежала к дальней стене. Стоя лицом к ней, она продолжала плакать.
Потом повернулась ко мне.
— А вместо этого у меня только каменные стены и стальной ошейник рабыни!
И беспомощно в гневе попыталась сорвать ошейник. В ярости она дергала его, плакала и наконец перестала. Конечно, знак рабства остался на ней. Сталь рабских ошейников Гора не поддается рукам девушки.
Она успокоилась.
С любопытством посмотрела на меня.
— Раньше мужчины делали все, чтобы доставить мне удовольствие, теперь я должна доставлять удовольствие им.
Я ничего не ответил.
Она смотрела на меня, смотрела дерзко, как будто приглашала воспользоваться властью над нею, приказать ей сделать то, что мне понравится. И у нее не было бы выбора, только подчиниться приказу.
Наступило долгое молчание, которое я не хотел нарушать. Жизнь у Вики и так тяжелая, я не желал ей вреда.
Ее губы слегка изогнулись презрительно.
Я хорошо чувствовал призыв ее плоти, очевидный вызов во взгляде и в позе.
Казалось, она говорит: ты не сможешь покорить меня.
Интересно, сколько мужчин уступили ей.
Пожав плечами, она подошла к спальному возвышению и взяла белый шелковый шарф, который я снял у нее с горла. Набросила его, закрыв рабский ошейник.
— Не носи шарф, — мягко сказал я.
В глазах ее сверкнул гнев.
— Хочешь видеть ошейник? — зашипела она.
— Можешь оставить шарф, если хочешь.
Она удивленно смотрела на меня.
— Но я считаю, что его не нужно надевать.
— Почему?
— Потому что без него ты красивее, — сказал я. — Но еще важнее, что, пряча ошейник, ты его не снимешь.
В глазах ее блеснул огонь, она улыбнулась.
— Ты прав. — Она с горечью отвернулась. — Когда я одна, я делаю вид, что свободна, что я знатная леди, убара большого города, может быть, даже Ара. Но когда в мою комнату входит мужчина, я снова только рабыня. — Она медленно сняла шарф и бросила его на пол, потом повернулась ко мне. Высокомерно подняла голову, и я увидел, что ошейник очень красив на ее горле.
— Со мной, — мягко сказал я, — ты свободна.
Она презрительно взглянула на меня.
— До тебя в этой комнате побывала сотня мужчин, — сказала она, — и они меня научили, хорошо научили, что на мне ошейник.
— Тем не менее со мной ты свободна, — повторил я.
— И после тебя будет сотня.
Вероятно, она говорила правду. Я улыбнулся.
— А тем временем я дарю тебе свободу.
Она рассмеялась.
— Спрятать ошейник, — насмешливо передразнила меня, — не значит снять его.
Я тоже рассмеялся. Она достойный собеседник.
— Хорошо, — согласился я, — ты рабыня.
Я пошутил, но она вздрогнула, как от удара.
Вернулся вызывающий тон.
— Тогда воспользуйся мной, — горько сказала она. — Научи меня, что означает ошейник.
Я удивился: Вика, несмотря на девять лет, проведенные в заключении в этой комнате, оставалась упрямой избалованной высокомерной девушкой, сознававшей всю власть своего тела, всю силу свой красоты, способность привлекать мужчин, мучить их, приводить в ярость, заставлять исполнять ее малейшие прихоти. Передо мной была та же прекрасная хищная девушка, которая когда-то пришла в Сардар, чтобы овладеть царями-жрецами.
— Позже, — сказал я.
Она подавилась от ярости.
Я не желал ей зла, но она не только прекрасна, она еще и раздражает меня. Я понимал, что она, умная, гордая девушка, не может смириться со своим положением. Она должны выполнять приказы всех, кого царям-жрецам вздумается послать в ее комнату, но я все же не находил в ее трудном положении извинения для враждебности по отношению ко мне. Ведь я тоже пленник царей-жрецов и не по своей воле пришел в ее комнату.
— Как я оказался в этой комнате? — спросил я.
— Тебя принесли.
— Цари-жрецы?
— Да.
— Парп?
Вместо ответа она рассмеялась.
— Долго ли я спал?
— Долго.
— Сколько?
— Пятнадцать анов.
Я про себя свистнул. Горянские сутки делятся на двадцать анов. Я проспал почти целые сутки.
— Ну, что ж, Вика, — сказал я, — мне кажется, сейчас я могу тобой воспользоваться.
— Хорошо, хозяин, — ответила девушка, и в голосе ее звучала ирония. Она расстегнула пряжку на левом плече.
— Готовить можешь?
Она посмотрела на меня.
— Да! — выпалила в ответ. Раздраженно возилась с пряжкой, но пальцы ее дрожали от гнева. Она не могла застегнуть пряжку.
Я застегнул ее.
Она, сверкая глазами, смотрела на меня.
— Приготовлю пищу, — сказала она.
— Побыстрее, рабыня!
Плечи ее дрожали от гнева.
— Похоже, придется научить тебя, что означает твой ошейник. — Я сделал к ней шаг, и она с испуганным криком отступила в угол.