У него вены на шее вздутые, а у неё — паника в глазах, которую доселе не испытывала. Даже страх быть пойманной одним из опрокинутых ею мужиков не так ярко был выражен, как сейчас, когда Вишну перебирает пальцами косточки на горле.
— Не надо, — она едва сказать это может, и в голове даже где-то задвижка щёлкает, что, может, не стоило вот так открыто быть уверенной в том, что некогда любящий парень ничего ей не сделает? И пальцем не тронет?
— Я отпущу тебя сейчас, но только для вразумительного ответа, — а шатен стреляет словами, как патронами, смоченными ядом, вгоняя их под кожу и не оставляя надежды освободиться от его рук невредимой.
Пальцы и правда чуть ослабляют хватку, и Окс как-то хрипло, и даже чуть болезненно вбирает в лёгкие побольше воздуха. А ещё хочет отойти, хотя бы немного выбить себе личного пространства, но Богданов уверенно прицыкивает и отрицательно жестикулирует перед её носом пальцем, мол, хрен ты куда пойдёшь.
— Что ты хочешь от меня услышать...? — чуть отдышавшись, она едва поднимет на него глаза. И спрячет за ними то самое, что рвётся через нутро и хочет выбраться наружу громким и отчаянным воплем, что всё это — фальш. Что эта созданная её красками жизнь — лишь прикрытие, под которым скрыты настоящие чувства, настоящее «Я». И это «Я» всеми известными и неизвестными способами хочет, чтобы её любили, окутали огромными ангельскими крыльями и сказали, что её жизнь теперь не бессмысленна. Вот только в свою роль она успела вжиться сильно, и переступить через себя было подобно самоуничижению.
— Правду, — снова рык и его близость. Такая, что рвёт душу на куски и вынуждает бороться с собственным комом в горле, который подпёр так, что не оставляет права бороться даже с проступившей в краешках глаз влагой. — Какого чёрта ты тут делаешь, Окс? Планируешь и дальше кувыркаться с другим у меня под носом? По-твоему, нож в моём сердце недостаточно глубоко? — а ей и отрадно и до жути скорбно. Чёрт возьми, чувства мальчишки и правда до конца не затоптаны, но доставляет ли теперь удовольствие мучать его ещё больше? Да и тот факт, что она спала с Мироновым, мимо него, кажется, не прошёл. — Отвечай! — пока мысли закипают, как в раскалённом котле, Вишну встряхивает её по новой и не даёт времени взять себя в руки, чтобы найти вразумительный ответ. Хотя, по большому счёту, ответа не существует. Она просто-напросто заигралась, нахально пользуясь вседозволенностью, будучи уверенной, что на ней это никак не скажется.
— Прости... — кажется, даже мышки чихают громче. И Гоше приходится слух напрягать, чтобы расслышать то слово, которого она отродясь не знала.
— Чего? — растерянность, усмешка и дикое замешательство. За что простить? За то, что выворачивала наизнанку и хлестала душу плетью?
— Прости за то, что однажды меня встретил, — теперь его брови подлетают ещё выше, но хватки он не теряет. Зная её, это может быть просто отвлекающим манёвром. Да и она всё что угодно сказать готова, лишь бы шкурка целой осталась. — Прости, что не умею выражать своих чувств. Прости, что однажды их побоялась и сбежала. Прости, что на большее не способна. Прости, что я такая бездушная тварь, потому что другой быть не умею. И прости, что я просто не знаю, как находиться рядом с тобой. — За речью тишина и мелкие слёзки, что собрались у нижнего века влажной полоской.
А у него борьба. Ярый поединок насмерть, участниками которого являются старые чувства и непобедимый холод. Тот самый, который он взращивал с того самого момента, когда пришлось от гнетущих чувств отказаться. И хочется, до безумия хочется поверить её словам. Но ещё больше хочется вновь об них не обжечься, ибо уж слишком велик риск этот лёд растопить.
Наверное поэтому он и отпрянывает, цепляясь зорким взглядом за её глаза и тщетно пытаясь отыскать за холодным взглядом расчётливой суки ту девочку, которую полюбил однажды. Ту самую, которую последний раз он видел несколько лет назад. Ту, что однажды провожала его по делам у порога. Те самые глаза, в которых он когда-то не смог прочитать безмолвное «Пожалуйста, пойми, что я с тобой прощаюсь...».
Вот только сердце в этой схватке проигрывает, когда оставшиеся шрамы вдруг начинают ныть отдалённой болью.
Не говоря больше ни слова, он грубо отталкивает девушку от двери, собираясь вылететь из комнаты быстрее пули. И даже не замечает, как тело вводят в ступор её слова, заставляя отложить спешку.
— Можешь думать что угодно, — Оксана тихо всхлипывает, провожая парня безжизненным взглядом, — в моём сердце всегда был только ты.
Обернувшись, он увидит картину, которую видел только во снах: непроизвольно проступившие слёзы скатятся по её щекам медленно, чуть щекоча кожу и оставляя после себя две ровные дорожки. Та периодичность, с которой будет вздыматься её грудная клетка скажет о том, как редко девушка делает короткие вздохи, будто борясь с самой собой. И будет видно, с каким трудом эта речь ей дастся, но Гоша лишь сглотнёт практически бесшумно, подавит в себе настоящее желание поддаться чему-то, что сидит глубоко-глубоко. И сухо улыбнётся, выстреливая напоследок последним зарядом.
— Нет у тебя сердца.
Боль снова сожмёт сердце в тиски, и теперь он вылетит в коридор немедля, оставляя после себя только шлейф мужского одеколона. А ещё страшное чувство мучительной ломки, с которым Окс останется один на один.
Она будет стоять у порога ещё какое-то время, прежде чем решит закрыть за ним дверь. Вся жизнь пронесётся перед глазами яркой вспышкой, и девушка обессиленно рухнет на пол, поджимая под себя руками худые коленки.
Усмехнётся, только горько как-то, от чего очередная порция слёз явит себя на свет. И она даже не удосужится их смахнуть, позволяя тем стечь ровно до подбородка, а после — оставить ничтожно маленький след на полу.
Она слишком давно не плакала, даже разучилась, наверное. И всё накатывающее состояние выйдет наружу нервными смешками и хаотичными движениями пальцев по коже. Они дрожат, порой сжимаясь и оставляя на ногах следы от острых коготков. Возможно даже причинят дискомфорт, но он и близко не сравнится с тем, как будет дико ныть что-то внутри.
Нужно снова собраться, снова найти в себе силы и вспомнить, кем она является. Вот только на зов о помощи альтер эго не явится. Останется лишь та самая девочка, возвращение которой вернёт за собой всю ту боль, которую однажды уже довелось испытать. Боль от одной лишь мысли, что никому до её существования дела нет. Кажется, это зовётся чувством собственной ничтожности.
Именно с ним она и останется в этой комнате один на один, наконец заходясь слезами настолько, что всё это родит в ней давно позабытую истерику.
Рука ко рту, Окс будет только громко выть в собственную ладонь, опасаясь уже быть услышанной не только кем-то снаружи, но и, кажется, самой собой. И некогда вырытая для её же слабости яма станет собственной могилой, откуда, кажется, выхода уже нет.
Смутно помню, во сколько вообще уснула. И это чёртов минус сбитого режима, ибо сейчас, протирая глаза и таращась за окно, никак понять не могу, сколько сейчас время, какой день недели, да и какой, блять, год на дворе.
Приведёт в чувства только появившаяся перед глазами Наташа, а её улыбка будет что-то сродни бальзама, хорошенько вылитого на сердце.
— Пойдём есть, — она кивнёт головой и позовёт за собой на кухню.
А я, на своё удивление, найду себя в их с Артёмом кровати одетой в уличные шмотки. Ладно... надеюсь, мне это простят.
Следуя за запахом жареной картошки, я долечу до кухни быстро, даже очень. Усядусь за стол и снова потру сонные глаза, благодаря девчонку за...