— А мы! В случае чего жизней не пожалеем, царевич. Все одно нас плаха ждет, да и тебя тоже... Уж лучше умереть за правду.
— Зачем умереть! Ежели старца придушить, казну его забрать — вся сила у тебя будет, царевич. И медлить не надо. Иначе зачем было собираться? От слов к делу надо переходить. Провороним время, конец тогда. У него рука не дрогнет.
— У кого это рука не дрогнет?
Будто средь ясного неба грянул гром, будто ударило по крыше тяжелое чугунное ядро: в дверях, упираясь руками в косяки, стоял царь. Вскочили заговорщики, онемели от страха. Глядят на царя расширенными глазами, побледнели. Иван в легком кафтане, без пояса. Он высок, сутул, это идет от деда его Ивана Васильевича Третьего. Сухость в телесах от беспокойной жизни, от постоянного бдения. Ночь на дворе, а он не спит, ходит по дворцу неслышными шагами. Никто в слободе не знает, когда царь ложится в постель, в ночь-полночь зовет к себе слуг, бояр, князей. Лицо желтое, испещренное глубокими морщинами, словно печеное яблоко. Это все от злобы. Крючковатый нос заострен, губы презрительно сжаты, глаза буровят молодых дружков царевича, кидают в страх. Стиснуты зубы, голос то скрипуч, то глуховат, то звонок — это тоже вызывает ужас. Не приведи бог, занесет правую руку над левым плечом и разрубит воздух ребром ладонью сверху вниз — все знают этот жест: голову долой!
— Договаривай. У кого не дрогнет рука?
— У загонщика, государь, — ответил за Милославского царевич. У него испуг прошел, царевич овладел собой и говорил спокойно.
— У какого загонщика?
— Мы на охоту, батюшка, собрались; рассвета ждем. Л князь рассказывал про загонщнка. Митьку.. Есть у нас такой, который на рогатину трех медведей поднял. Вот у него-то и не дрогнет...
— Мелко врешь, царевич, — царь подошел к столу, поднял ковш с брагой, понюхал. — А кони для охоты где?
— За воротами, государь.
— Покажи, — Иван кивнул головой в сторону двери вышел. Царевич пошел за ним. За воротами у коновязи стояли лошади, оседланные, готовые в путь.
— Загонщики где? — царь голос смягчил, видно, поварил сыну.
— Греются либо дрыхают, стервецы. Коней одних оставили.
Царь обошел скучившихся лошадей, около него из темноты появился Борис Годунов. Иван снова посуровел, спросил сына:
— А ружья, копья, рогатины? Где они? На охоту с голыми руками?
Царевич растерялся снова. Никто не подумал, что царь найдет их в конюшне. Молчание царевича затянулось, он не мог придумать ответа. И вдруг заговорил Годунов:
— Ну что же ты молчишь, царевич? Про вчерашнюю просьбу Федора Иваныча скажи.
— Зачем? Все одно мне батюшка ни в чем не верит. Уж и на ловитву съездил, нельзя. Доглядчиков стало мало, сам меня сторожить начал.
— Это ты напрасно, царевич,— Годунов понизил голос до шепота. — Государю-то ты понадобился для важного дела, он пришел в твою опочивальню, а тебя нет. Вот и...
— Чего вы шепчетесь? Говори, Бориско, что царевич Федор просил?
— Ты знаешь, государь, Федор Иваныч медвежьи утехи любит, а зверей при дворе не оказалось. Вот он через меня и просил живьем медведя брать. Я просьбу царевичу передал. Так что ружья на ловитве лишними будут.
— Добро, если так... Только пошто в глухих углах бражничать? Ежели собрались на охоту, так едьте! И возвращайся поспешнее. Ты мне зело нужен будешь. А впредь по конюшням со свитой своей не хоронись. Ты, чай, не заговорщик!
II
Вечером царевич возвратился с охоты усталый. Сбросил намокшие одежды, переоделся, навестил жену свою Елену, принялся неспешно ужинать. Про себя подумал: «Коль отец не позовет, так и не пойду». Не успел подумать, а посыльный уж в палате: «Велено идти к государю не мешкая».
Царевич, как ужинал, не переодеваясь, спешно устремился в царскую половину. Иван встретил сына сурово:
— Тебе что велено было? — медленно расставляя слова, проговорил царь. — Много по лесам не шататься, я к делам тебя призывал, а ты?
— День, государь, короток...
— Молчи, бездельник! Держава кровью истекает, а ты. рука моя правая, яко волк по оврагам лесным шастаешь, ловитвой тешишься. Град наш Псков в осаде задыхается, а мы зайцев ловим. Воевода Иван Петров Шуйский прискакал, я первосоветников думы позвал, а ты где?!
— Я, батюшка, в думе не состою, к ратным делам ты меня не пускаешь, зачем я тебе с первосоветниками?
— Как это зачем?! Ты видишь — я немощен, дни мои сочтены. Кому, как не тебе, престол оставлю я? И кто, какие ты, ныне знать должен, что в державе нашей происходит? Допреж чем с думой говорить, я с тобой посовето ваться хотел, а ты шти хлебаешь.