— Руки коротки, владыко! Меня сам патриарх Иов сюда послал, меня государыня-матушка святым подвижником назвала.
— Воров и разбойников покрывателем тебя назвать следует.
— Эти люди город царю построили, и указом государевым прощены они!
— О, господь великий и милосердный! — Гермоген возвел руки вверх. — Пошто ты позволил свить тут гнездо смердящее, греховодное?! Пойдем к большому воеводе! Я укажу на тя кандалы надеть и в погреб бросить!
— Воевода в Москве.
— К городничему пойдем!
— А он сам на инородке женат. И живут в мире и согласии. Он тебе не подвластен. Ты бы, владыко, чем орать на меня, лучше бы храм вновь возводимый осмотрел, с прихожанами бы поговорил, а потом уж...
— Пойдем, показывай!
Осмотрев оба храма, Гермоген немного смягчился: он понял, что наскоком тут ничего не сделать. Про указ государя о прощении ватажников он знал и действовать супротив него не решился. Сообразил владыка, что ему надо ехать в Москву и с помощью патриарха и государя искоренять тут ересь, которую развел в приходе отец Иоахим.
IV
Москва полнилась злыми слухами, словно бочка порохом. Казалось, малая искорка — и взлетит город на воздух в страшном взрыве. По улицам праздно шатались монахи. Некий юродивый прыгал на площадях совершенно голый, с веригами на плечах и криками возвещал пророчества, поносил Бориса Годунова и всю его родню. Шептались по-за углами монашки, таращили глаза, передавая слухи один страшнее другого.
Некий боярский сын рассказывал в кабаке во всеуслышание, что царь Федор в великой ссоре велел наказа_ть шурина палками, а Годунов выхватил нож и пырнул царя в пах. От двух ран государь шибко занемог, и все ждут его смерти. Боярский сын клялся и божился, что видел раненого царя сам.
Через день ноТзая весть — царь убит Годуновым, и Борис уже примерял шапку Мономаха.
Между разносчиками слухов крутились иноземные послы, все вынюхивали и слали депеши в с^ои страны. Особенно много наушников в Москве было у литовского канцлера Сапеги. Он жадно собирал слухи о «москалях» и. пересылал их в грамотах польскому королю. В одном из писем Сапега писал:
«...Царица-москалиха в минувшую весну родила дочь. Брат ее Борис, не будь плох, дочку утопил, а вместо нее положил новорожденного сына одного стрельца, дабы иметь нужного ему наследника престола. Об этом узнали сторонники Нагих и сообщили в Углич, Дмитрию. А потом и самому царю. Царь в гневе велел Ирину постричь в монастырь, за нее заступился Борис, и произошла драка. Москаль получил две раны в живот, а Годунов избит царским посохом...»
Спустя два месяца литовский подканцлер Бараковский сообщал в Рим, папе, о новом «москальском скандале»:
«...О великой же княгине сообщаю следующее: в пору,,
когда царь Федор ездил на длительное моление в монастырь, царица понесла от молодого дьяка, и все это открылось самым необычным способом... Царь был разгневан и постриг ее в монахини. Ирина пыталась отравить мужа, и только провидение спасло москаля-правителя. Ныне же царь тяжко болен, и дни его сочтены. Временщик Борис вряд ли сможет его заменить — против него поднимут голову бояре Шуйские, дьяки Щелкаловы и родственники законного наследника престола царевича Дмитрия — кня~ зья Нагие».
Слухи, пущенные представителями трех партий, по темным углам Москвы собирались иностранцами, они отправляли их своим властителям, а те возвращали их обратно. Иная дикая клевета, поднятая где-нибудь в сточной канаве Китай-города, не стоила бы и ломаного гроша, но, возвращенная по дипломатическим каналам, обретала-правдивость, больно ранила ревнивого Федора и сильно подрывала престиж Годунова. Боярам не удалось избавиться от Ирины прямыми доносами, теперь они сеяли злостные слухи, которые лучше всяких наветов расстраивали семейную жизнь царя, подрывали пошатнувшееся его здоровье.
Защищаясь, Годунов пошел на решительные меры. Был сослан на Белозеро Иван Петрович Шуйский и там задушен угарным газом. Андрей Щелкалов попал под царскую опалу. Нагие были раскиданы по глухим провинциям. Александру Нагому было запрещено без царского указа 'покидать Царевококшайск.
Архиепископ Казани Гермоген приехал в Москву в самое тревожное врем?. Патриарх принял его ласково — в былое время они оба были ярыми защитниками опричнины, злобный дух жестоких времен жил в них обоих до сих пор. Иов помимо Бориса свел владыку с богобоязненным царем, и Гермоген нарисовал Федору мрачную картину упадка веры в Казанской епархии.
Царя привезли в патриаршьи палаты в то время, когда Ирина и Годунов и в самом деле были в ссоре с Федором. Гермоген начал докладывать о делах епархии: