Может, спит он, государь, после хмельного пира, а злодеи снова где-то по-за углам собираются, копятся, и не успеешь глазом моргнуть — ворвутся, набросятся... Надо узнать, почему не было царевича на пиру, дома ли он? Может, снова в ночи заговор творит.
Скрипнула дверь в сени, Годунов уже тут как тут. Царь на ходу застегивал пуговицы ферязи, шагал по переходам, гулко скрипели половицы. Глянув через плечо на постельничего, Иван прохрипел:
— Не ходи за мной, шуму много делаем. Спят все.
Борис поотстал немного, потом на носках двинулся за
царем. Иван поднялся по лестнице, тихо подошел к опочивальне царевича, постоял около двери, послушал. Осторожно приоткрыл дверь, в опочивальне тихо. Сделал несколько шагов к кровати, вытянул шею, напрягая зрение. В тусклом предрассветном сумраке разглядел пустую, застланную парчовым покрывалом, кровать. Сына не было. «Может, у жены ночует? — вспыхнуло в мозгу. — На сносях она у него. Бережет, поди». Опочивальня Елены была в левом крыле дворца, царь решительно двинулся туда. Поодаль, как тень, двигался Борис.
Через чуть приоткрытую дверь из опочивальни царицы пробивалась полоска света. Царь остановился, приник ухом к двери. Внутри раздавались глухие голоса — здесь не спали. Разговаривали двое. В иное время царь зайти в женскую опочивальню ночью не решился бы, но один гф-лос был грубый, вроде бы мужской. «Значит, царевич у жены, я правду подумал», — мелькнуло в голове Ивана, и он решительно толкнул дверь. Увидев его, Елена коротко взвизгнула, заметалась по комнате. В опочивальне было жарче, чем днем, и сноха одета была в одну нижнюю рубаху, легкую и короткую. Подол рубашки спереди вздернулся на округлую горку живота и совсем обнажил ноги Елены.
Повивальная бабка Марфута загородила сноху своим грузным корпусом, басовито и грубо сказала:
— Ты-то, государь, пошто сюда влез? Аль не видишь, мы рожать собираемся.
— Иванко где?
— У себя, поди. Где ему быть, — ответила Елена.
— Мне он надобен, а его нигде нет. Какая ты ему жена, если не знаешь, где муж ночует, — увидев нелюбимую сноху простоволосой и голозадой, Иван озлобился. Ему захотелось всю накопившуюся обиду и тревогу излить на Елену.
— Я ему жена хорошая, —на обидные слова свекра йиоха решилась отвечать дерзко. — А вот ты какой о^ец, если сын от тебя прячется?
— А ну, мамка, выйди! — приказал Иван, и Марфута, почуяв гнев, сразу вышла. Елена выпрямилась, натянула подол рубахи ниже, но прятаться не стала. — И не стыдно тебе! Что ты, словно блудница Вифлеемская, ляжками передо мной сверкаешь?
— Коли тебе, старому человеку, не совестно, то мне и подавно. Я роженица! Я внука тебе принести готовлюсь.
— Вот и хорошо! — царь отвернулся от снохи, присел на конец скамьи. — Я чаю, он будет весь в отца. Пусть Ванька почувствует на себе, каково ему в старости жить, когда сын его будет ненавидеть да по ночам прятаться, да заговоры плести. Ужо взвоет тогда, как мне сейчас выть приходиться.
— На это не надейся! Мой сынок будет чист, твою лихую кровь он не примет!
— А чью?! — Иван вскочил со скамьи, подбежал к снохе. — Уж не шереметьевскую ли?
— Да, нашу, честную, доброго рода кровушку, всю ему отдам до капельки.
— У, сука срамная! — царь схватил Елену за голые плечи, с силой тряхнул, бросил на рундук. — Да я его, выродка шереметьевского, в утробе твоей задушу!
— Ирода-царя вспомни! Он тоже деток малых душил, а как умер? В мученьях! И ты подохнешь скорее, чем...
— Вона как! — царь схватил сноху за ноги, рванул на себя, сбросил с рундука. Елена охнула. Иван отвел ногу назад и с силой ударил по животу носком сапога. Елена закричала истошно, свернулась калачом, обхватив руками живот... Царь выскочил за дверь, столкнулся с Годуновым:
— Помоги ей... Рожать начала.
Как он очутился на своей постели, не помнит. Откинулся на подушки, задыхаясь, проговорил отрывисто:
— Он... еще там у нее... в брюхе... а уже... изменник.
Утром во дворе стало известно — у Елены выкидыш,
а сама роженица лежит в беспамятстве.
Царевич, чтобы не идти на пир, решил спрятаться в Оружейной башне. Там, в каморке под лестницей, жил его личный дьяк Спиридон, у него можно было скоротать ночь.
Дьяк встретил его новостью:
— Был у меня князь Масальский, велел тебе, царевич, кланяться. Велел передать, что он зря себя и коня истомил...
— Давно?
— Часа, поди, два тому.
— Ладно! — Иван Иванович бросился из каморки на конюшню, сам оседлал коня и вырвался за стены слободы на дорогу. Он решил догнать друзей и сказать им, что решился. Выжидать нет смысла. С отцом он рассорился накрепко, мириться с ним не хочется, надо действовать. А то друзей позвал, тесто затворил, а потом бросил. Нет, пора уж и хлебы печь.