Это и был тот таившийся в недрах его судьбы успех, который бурно вырвался на свободу.
Но вскоре Куравлёв стал замечать, что вокруг него происходит борьба. Всё копошилось, хватало цепкими лапками, тянуло в свою сторону, как муравей личинку. Ещё недавно он считал себя вольным художником, свободным романистом, беспартийным весельчаком. Но афганская поездка, роман “Охотники за караванами” изменили жизнь. Его стали втягивать в политику, в клейкое варенье, в котором вязнет неосторожная оса. В политике соперничали две могучие группировки. Одна отстаивала основы, которые казались незыблемыми. Отстаивала тяжеловесно, с угрозами, с обветшалыми высокомерными доводами. Другая сокрушала эти основы легко, насмешливо, пела песни, сочиняла стихи, плодила анекдоты, требовала новизны, честности, свежести. Куравлёва неуклонно вовлекали в свои ряды государственники, поощряли, награждали незаметными льготами, готовили его себе на смену.
Он уже навсегда порвал с обходительным Андреем Моисеевичем. Раздружился с переводчиком Сашей Кемпфе. Настроил против себя Наталью Петрову, узревшую в нём главного врага перестройки. Отпугнул робкого Марка Святогорова, старавшегося вильнуть в сторону при виде Куравлёва. На очереди были другие, ещё не видимые враги, которые не замедлят явиться.
Куравлёв всё твёрже, всё сознательнее вставал на сторону государства, которое потрескивало под напором горбачёвской подлой политики. Но, странное дело, его не оставляло ощущение, что две эти враждующие силы растут из одного корня, питают друг друга. Ими управляют одни и те же потаённые жрецы, лукавые маркитанты. Подают свои лукавые советы и Горбачёву, и Ельцину, делая их схватку всё злее и беспощадней. Ему всё отчетливее мерещился заговор, зреющий в кабинетах кремлёвских дворцов. Он вычислял заговорщиков. Как тайный разведчик, хотел обнаружить тайные замыслы. Один, своей писательской прозорливостью, он видел существование двух центров силы. Хотел обнаружить тайные, соединяющие их связи. Надеялся их разомкнуть, остановить взрыв, спасти государство.
Куравлёва пригласили на митинг в поддержку Советского Союза, который собирался реформировать Горбачёв, после чего грозил неминуемый распад. Митинг собрался на Манежной площади в хмурый летний денёк. У гостиницы “Москва” была сколочена трибуна. На ней ходили распорядители в красных повязках. Вся площадь до краёв, до туманного за дождём Манежа была полна людей. Крепкие ладные мужчины, одинаковые в своей монолитной сплочённости, терпеливо, под дождём ожидали начало митинга.
— Слушатели всех военных академий, — сказал по секрету распорядитель с повязкой. — Оделись в гражданское и явились по приказу.
Куравлёв любовался спокойными сильными лицами офицеров, за каждым из которых стояли полки, дивизии, армии. Вся военная мощь страны, которая разместила свои гарнизоны по всей планете, наводнила океан могучими кораблями и подводными лодками, запустила на орбиту группировки космических спутников. Эта мощь была неодолима. Ей не страшна ватага московских крикунов и насмешников.
— Меня просили представить вас. — Распорядитель повёл Куравлёва за угол трибуны. Здесь в окружении охраны стояли министр обороны Язов и председатель КГБ Крючков. Куравлёв сразу узнал их и смутился. Он оказался рядом с могущественными носителями власти, встреча с которыми прежде была невозможна. Теперь же она состоялась.
Его ввели в магический круг, куда простому смертному путь был заказан. Он же вошёл в этот круг и приблизился к потаённому центру, в котором гнездился заговор.
На маршале Язове было кожаное пальто, которое казалось ему тесным. Тяжёлый, с осевшими плечами, с грубым красным лицом, маршал пожал Куравлёву руку мокрой от дождя тяжёлой рукой:
— А то распоясались, черт знает что! Направить бы их в Афганистан, пусть поймут, как жизнь устроена. А вы молодец, хорошая книга. Я в Кандагаре попал под обстрел. Надо войска выводить.
Куравлёв хотел использовать эту встречу, чтобы всемогущий министр указал ему незримые связи, соединяющие два враждующих центра. Их вражда казалась мнимой, удары, как в театре пощечины, издавали звук, но не причиняли вреда.
Но Язов повернулся к ординарцу, который протянул ему трубку рации. Быть может, связал с авианосцем в Тихом океане.
Крючков был маленький, подвижный, с круглым голым лицом, на котором, казалось, никогда не росли волосы. Он переминался с ноги на ногу, весело оглядывался. Чем-то напоминал китайского божка, добродушно качавшего головой. Протянул Куравлёву маленькую ладонь, сухую, хотя шёл дождь. Эта маленькая сухонькая рука управляла громадной службой, которая, как невидимка, стискивала страну между трёх океанов. Работники этой тайной службы проникали в семьи, в учреждения, в академии, в газеты. Незримо находились во всех мировых столицах, просачивались в неприятельские штабы и гарнизоны. Эта маленькая сухая ручка могла совершать перевороты. Повинуясь ей, карел из спецназа застрелил Амина, а безобидный носатый Карпович, выпивая в Пёстром зале, вёл слежку за писателями. Служба, которой руководил Крючков, была наследницей той, что отлавливала белых заговорщиков, расстреляла Николая Гумилёва, отправила в лагеря милую тётю Катю и вечно курящего, так и не взявшего в руки кисть дядю Колю. Этой службой руководили Ежов и Ягода, учинившие зверские расстрелы. В ней трудился Берия, согнавший в “шарашки” лучших математиков и физиков и построивший атомную бомбу. Разве можно противостоять этой службе какому-нибудь Собчаку или Коротичу? Разве с ней посмеет состязаться грубиян и пьяница Ельцин?