Поэт увидел Куравлёва:
— Собирайся, пойдём! Евтушенко захватил ЦЛЛ! Теперь с толпой демократов направляется на Комсомольский, чтобы захватить российский Союз! Все наши собираются! Не отдадим Евтушенко Союз! Бондарев всех собирает!
Поэт побежал дальше, размахивая руками, словно боялся поскользнуться на льду. Куравлёв замер, забыв открыть ворота. Там, на Комсомольском проспекте, собираются писатели, чтобы дать отпор победителям. Не чувствуют себя побеждёнными. Готовы сражаться. Всесильные генералы, могучие партийцы, надменные хозяева жизни — все разбежались, сдали страну. А писатели, братья его, без оружия, без танков, без бомбардировщиков, дают отпор врагу, как последний, обречённый на смерть батальон. Сберегают малый клочок земли, крохотный плацдарм, с которого начнётся наступление.
Куравлёв позвонил жене, просил не тревожиться, обещал скоро вернуться и помчался на Комсомольский. Особняк Союза писателей России с белоснежными колоннами, янтарным фасадом, горящими окнами, напоминал дворец, в котором идёт бал. Куравлев подёргал литые медные ручки входных дверей. Ему отворили не сразу:
— Это наш, наш, Куравлёв! — сказал кто-то, карауливший у дверей.
В просторном фойе двигались люди, быстрые, ловкие, хваткие. У них
были светлые бороды, русые волосы, перетянутые лентами. Они переставляли мебель, толкали к дверям диван, готовились к осаде. Напоминали героев фильма “Александр Невский”.
— Вы откуда? — спросил Куравлёв.
— Славянский собор, — ответил парень с русой бородкой, пришпиливая на стенд листок. Это был приказ по гарнизону, предписывающий членам штаба собраться на втором этаже. Куравлёв с радостью прочитал приказ. Здесь была оборона, дисциплина, осмысленный отпор.
Куравлёв прошёл на второй этаж в обширный кабинет Бондарева, полный народа. Бондарев сидел за столом, чуть нахохлившись, зорко вскидывая глаза на окружавший его люд. Он беседовал с Валентином Распутиным и Василием Беловым, что-то им твёрдо втолковывал.
— А, солдат! Здравствуй! — Бондарев увидел Куравлёва, и это бондаревское “солдат” утвердило, успокоило Куравлёва. Он почувствовал себя бойцом, солдатом в общем строю, у которого есть командир, этот отважный фронтовик Юрий Васильевич Бондарев.
Теперь Куравлёв был не один. Его окружали солдаты. Все вместе, единой волей, отражают захватчиков. И если придётся умереть, то не в чёрном пыточном подвале, не в петле, а на поле боя, вместе с товарищами.
К Бондареву подошёл долговязый, очень худой поэт, кажется, из Воронежа:
— Юрий Васильевич, — наклонился он к Бондареву, — разведка докладывает. В ЦДЛ много народу. Среди них Евтушенко. Обсуждают, идти ли им на Комсомольский.
— Молодец, — сказал Бондарев, — Каждые полчаса мне докладывай.
Один из поэтов, писавший о растениях и животных, вскочил на стул
и громко, сначала фальшиво, а потом всё уверенней, запел:
— Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!
Все подхватили мужественную песню, и их писательский дом превратился в “Варяг”, где экипаж облачается в белые рубахи, чтобы дать последний бой. Громогласно, бодро пропели: “Артиллеристы, Сталин дал приказ.”, поглядывая на Бондарева. Тот строго, внимательно слушал.
Все гомонили, обнимались. Куравлёв обнимался, даже с теми, кого не знал. Был благодарен им за то, что приняли его в своё братство. Перед смертью проведут вместе свои последние часы. Поэты читали стихи. Сумрачный Кузнецов, раскачиваясь, гудел, как в рог, своих “Маркитантов”. Николай Тряпкин, как волхв и сказитель, пел про гагару. Татьяна Глушкова читала чудесный стих про Ахматову.
Поэт Александр Бобров достал гитару, схватил щепотью струны, а потом с лихим отчаяньем, слёзной удалью запел:
— Матушка родные, налей воды холодные.
И все опять обнимались, целовались, братались. Командир Славянского собора спросил у Бондарева:
— Разрешите начать ломать мебель. Приступаем к строительству баррикад!
— Погодите, ребята, — остановил его Бондарев, оглядывая дорогие дубовые столы и кресла с гнутыми спинками.
Опять появился тощий разведчик:
— Всё тихо, Юрий Васильевич. От Садовой до Комсомольского нет скопления народа.
— Продолжай наблюдать, — приказал Бондарев.
Появилась водка. Её разливали бережно, чтобы хватило на всех, только закрывали донце стакана. Поднесли Бондареву:
— Выпейте фронтовые сто грамм.
Бондарев взял стакан, сделал вздох и выпил. Поморщился, поморгал глазами.
— Как пошла, Юрий Васильевич?
— Как в сорок третьем.
Все вдруг закричали: