Отпив из своего кубка и почти уже ощутив чудодейственную силу древнеримского средства, мужчина с нетерпением ждал, когда маленькая чаровница допьет свою порцию. Он не знал, каким именно образом проявится воздействие смеси, но верил, что она сработает непременно. Поэтому, едва Эсмеральда опустошила кубок, священник нетерпеливо поднялся и подал ей руку. Помедлив, та обреченно вложила свою горячую ладошку и покорно последовала в гостиную. Усадив девушку на софу, Клод принялся возиться с камином: очевидно, требовалось подождать, пока эликсир всосется в кровь и начнет действовать. А до этого не стоит пугать ее своей несдержанностью: достаточно с него на сегодня глупостей.
- Ты станцуешь для меня?.. – с надеждой спросил архидьякон, когда огонь в камине ярко разгорелся, и таинственные тени заплясали на стенах.
- У меня нет ни бубна, ни кастаньет – я не могу танцевать без музыки, - отвечала цыганка.
- Тогда, может, ты что-нибудь споешь? О, Эсмеральда, своим чистым, звонким голосом ты пристыдишь и выводящего тонкие трели соловья!
- Я уже и не помню, когда в последний раз пела – сейчас скорее даже ворона пристыдит меня, - вновь возразила девушка.
- В таком случае, расскажи мне о своем детстве, - присев рядом с моментально насторожившейся красавицей, попросил Фролло, захватывая в нежный плен горячих рук маленькую ладошку и осторожно поглаживая ее. – Кто твои родители?
========== XI ==========
- Я никогда не знала их, - помолчав, тихо начала она свой рассказ. – Все мои детские воспоминания связаны со Двором Чудес. Девочкой, меня взяли на воспитание цыганки, нашедшие там приют: почти весь их табор перебили в какой-то стычке с солдатами, и они осели в Париже. Женщины мало говорили о своей прежней жизни, а меня тогда это не интересовало, поэтому я могу судить о тех печальных событиях лишь по обрывкам фраз… Их было трое, но одну, Гили, я долгое время считала матерью. Позже я узнала, что в той бойне она потеряла ребенка, девочку, совсем кроху. И вся та любовь, что предназначалась ей, была подарена мне. Цыганки жили тем, что выступали на улицах: развлекали народ песнями и плясками, гадали, продавали любовные зелья…
Плясунья негромко охнула, когда священник рывком притянул ее к себе, прижимая к груди смуглые плечики и спинку.
- Продолжай, - шепнул он, мягко отводя в сторону копну черных волос и чуть задев губами изгиб лебединой шеи. – Я только хочу доставить тебе удовольствие, не бойся. Доверься мне…
- Гили… и другие цыганки учили меня всему, что знали сами, - невольная дрожь приятными мурашками растеклась по спине, когда мужские пальцы с невыразимым трепетом, едва касаясь, провели дугу по ключицам, замерли на плечике и поднялись к маленькому ушку. – Я научилась читать линии руки, выучила цыганские танцы, начала петь. Я была счастлива, когда мне подарили мой первый бубен и позволили принять участие в выступлении… До сих пор помню, какой восторг вызвали во мне жидкие аплодисменты кучки зевак. Я решила непременно стать лучшей уличной танцовщицей, какую когда-либо видели парижане!
- И тебе удалось, - Клод страстно припал губами к обнаженному плечу; руки его спустились к груди прерывисто вздохнувшей девушки.
- Когда мне исполнилось двенадцать, моя приемная мать заболела оспой; вскоре она умерла. Несколько месяцев я не могла оправиться от потери… По счастью, всем известный король воров и нищих, Клопен Труйльфу, заметивший мои первые скромные успехи, не позволил пропасть в это горестное время. Он взял меня под свою защиту, опекал и дал время оплакать мою несчастную матушку.
- Он берег тебя для себя? – ревниво спросил архидьякон, незаметным движением спуская с плеч порядком уже измятое платье.
- Нет, что вы! – возразила цыганка, смущаясь, однако не предпринимая попыток противостоять этому нежному натиску – она начинала привыкать к постыдным, но приятным ласкам, которыми одаривал ее влюбленный. – Он был мне старшим братом, если хотите, другом, наставником. Видя, как из девочки я превращаюсь в девушку, Клопен запретил кому-либо из обитателей Двора Чудес прикасаться ко мне под страхом смерти. Если бы не он, не знаю, что бы со мной сейчас было… С приходом весны, с пробуждением природы радость постучалась и в мое сердце: молодость быстро забывает и торопится жить с ненасытной жадностью… Я вернулась на улицы Парижа, выступая теперь уже в одиночестве. Но вскоре у меня появилась подружка: Джали оказалась до того умна, что за следующую зиму, когда выступать подолгу было холодно, я обучила ее нескольким трюкам, которые позже были по достоинству оценены зрителями. Собственно, здесь и закончилось мое детство: с этого времени мне самой приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба. Впрочем, жаловаться не на что: парижанам полюбилась юная цыганка с белой козочкой,они всегда щедро одаряли меня своим вниманием и, гораздо менее щедро, – скромными пожертвованиями. Со временем я заметила, что на Соборной площади, где нередко проезжают знатные господа, плата за мои выступления бывает куда более богатой, нежели в других местах. Вот почему я возвращалась туда снова и снова, несмотря на ваши запреты… Вовсе не из желания досадить и, конечно, не чтобы приворожить, как вы думаете – зачем, когда ваша страсть принесла мне одно только горе?..
- О, не говори этого, дитя!.. – жадные ладони архидьякона ласкали маленькую грудь; он с упоением чувствовал, как быстро затвердели соски от его пылких прикосновений. – Ты разрываешь мне сердце… Разве повинен я в том, что одно движение твоей крохотной ножки пробудило в моем сердце бурю, которую я считал давно усмиренной?.. Неужели только порицания достоин мужчина, чью холодную душу обжег огонь запоздалой любви?.. Прояви же хоть каплю милосердия, чаровница: давший обеты перед Богом, я боролся с этой пагубной страстью, сколько было сил… Но разве ты сама не пошла бы на любой риск, на сделку с совестью – на что угодно! – ради одной только призрачной надежды быть с тем, кого любишь?..
Эта пламенное признание невольно заставило Эсмеральду вспомнить о ее прекрасном принце, о блистательном Фебе де Шатопере. Прикрыв глаза, она на секунду представила, что это он ласкает ее с таким жаром, что с его губ срываются эти прекрасные слова любви, что это он вспыхивает и сгорает ради одного ее благосклонного взгляда… Сердце сладко сжалось, и приятное тепло растеклось внизу живота. Но в следующий миг мираж рассеялся: Фролло заставил ее встать, одним движением спуская осевшую на пол мягким ворохом одежду. Нет, это всего лишь монах, ее гонитель, мучитель и безумный обожатель; это он смотрит на нее влюбленными глазами, в которых отчаяние мешается с блаженством… А красивый капитан королевских стрелков без его вмешательства даже не пришел бы спасти ее от веревки…
Вздохнув, девушка опустила черные, блеснувшие слезой очи, покорно принимая любовь того, кто жаждал одарить ее своей страстью. Не все ли равно, кто будет обладать ее телом, если душа навсегда погублена самым дорогим в мире существом?.. А этот человек, кажется, действительно любит ее, хотя его необузданная страсть порой пугает. Но, по крайней мере, если в темнице, со связанными руками, она видела в его действиях лишь насилие, чувствовала, что над ней пытаются надругаться, то здесь, купаясь в неистощимой нежности и искреннем обожании, Эсмеральда ощущала себя скорее некой языческой богиней любви, поклонение которой порой переходит в экстатическую пляску вожделения.
«О, если бы так смотрел на меня мой Феб… - с тоской подумала цыганка, встретившись с полыхнувшим желанием взглядом. – Или если бы я могла так же смотреть на этого странного монаха». Жаждущее любви юное сердечко болезненно сжалось: нет, святой отец никогда не превратится в красавца-офицера… Ей нужно смириться с этим прискорбным фактом; к тому же до рассвета осталось совсем мало времени, а после она будет вольна уйти. Да, она снова будет свободна. Но что делать в этой свободой, если Солнце покинуло ее, если она не нужна своему божественному Фебу?..