Заботы о хозяйстве и о воспитании дочери занимали все время баронессы. Маркиза проводила весь день в комнате, читая сказки Мармонтеля и романы Кребильона-сына, между тем как Аспазия, так называлась горничная маркизы, которой после туалета маркизы нечего было делать, шила или вышивала, сидя подле нее, заполняя своим разговором то время, в которое маркиза не читала.
Маркиза старалась завести знакомство с некоторыми соседями, но баронесса, предоставляя матери в этом отношении полную свободу, объявила, что она будет жить уединенно.
Так прошла зима. Порядок, установленный баронессой, ни разу не менялся, лишь маркиза время от времени нарушала обычное распределение занятий, но оно почти тотчас же восстанавливалось постоянной и кроткой волей баронессы.
Из Франции приходили вести все более и более неприятные. Наступил не только для Франции, но и для всей Европы день, ужаснее всех прошедших, затмивший 10 августа и 2 сентября, этот день был 21 января.
Удар был жесток для семейства отшельниц. Смерть короля предвещала смерть королевы. Далее этим была разорвана последняя связь революции с королевским домом и, быть может, Франции с монархией. Маркиза не хотела верить этой кровавой новости, но баронесса верила; смотря на будущее сквозь призму своей печали, она всегда видела его мрачным. Несчастье приучает к несчастьям; она поверила всему — и вышло, что поверила правде.
Увидя слезы матери, маленькая Цецилия спросила:
— Разве папа написал, что не воротится?
Ужасные происшествия, случившиеся во Франции, извлекли рыдания из груди баронессы, но не изменили домашней ее жизни. Маленькая Цецилия приметно росла и, подобно цветку, казалось, была готова распуститься весной.
Весна в самом деле пришла, и все вокруг домика приняло праздничный вид: сад начал украшаться цветами, кусты роз покрывались листьями, распускались лилии и акации, ручеек освобождался от ледяных оков, даже домик благодаря весне принял вид юный и веселый.
Это время было эпохой счастья и для маленькой Цецилии. В продолжение всей зимы, пасмурной, холодной и дождливой, мать держала ее взаперти, и девочка, привыкшая к парижской жизни и к этикету отеля на улице Вернель, не заметила большой разницы между прошедшей и настоящей зимой, но когда наступила весна, гость невидимый в Париже, когда она могла осязать ее, так сказать, руками, когда увидела, как все одушевляется, распускается, цветет, ее радость не знала пределов, и все свободное от детских занятий время она проводила в саду.
Мать не мешала ей; показывала ей небо, мало-помалу освобождавшееся от туманного покрывала, и, когда солнечный луч, проскользнув сквозь тучи, открывал лазурь небосклона, говорила маленькой Цецилии, что этот луч — взгляд, брошенный Богом на землю, и что этот божественный взгляд живит всю природу.
Для маркизы не существовало ни весны, ни зимы. Она продолжала вставать в половине двенадцатого, пить шоколад в постели, одеваться, причесываться, пудриться и класть мушки, перечитывала в двадцатый раз сказки Мармонтеля и романы Кребильона-сына, разбирала их красоты с Аспазией.
Баронесса молилась за умерших, за мужа и за короля, за королеву и за дофина, долженствовавших умереть.
Время от времени проносились слухи о победах республиканской армии, и имена Флера и Вальми проникали в глушь загородного домика.
VIII
Бог во всем
Уединенная жизнь баронессы и эксцентричное существование маркизы дали особое направление воспитанию Цецилии.
Вследствие системы, установленной баронессой, ученье не представлялось девочке трудом, но мать думала, что после занятий чтением, урока музыки или рисования ребенку нужно было отдохновение, и двери в сад открывались для девочки.
Сад был для нее раем.
Баронесса сама заботилась о нем и наполнила его лучшими цветами, какие только могла найти. Тут были кусты роз, лилии, левкои, услаждавшие зрение и обоняние. Маленькая Цецилия, босиком, в коротеньком платьице, с развевающимися русыми волосами и бархатными щечками, казалась цветком в этом цветнике. Садик не был царством одних лилий и роз. Это был мир в миниатюре: насекомые копошились в траве; разноцветные бабочки порхали прихотливыми и неровными кругами над блестящим ковром; щеглы прыгали с ветки на ветку, принося пищу своим птенцам, высовывавшим головки и протягивавшим носики из гнезд, свитых из мха и сухих трав.