Оставшись одна, баронесса поблагодарила Небо. Конечно, всякий другой на ее месте счел бы милость его не большою, но десятилетия несчастий приучили баронессу смотреть на вещи с практической точки зрения: изгнанная из Франции, лишенная надежд на возвращение, разоренная, без возможности восстановить свое состояние, удрученная почти неизлечимой болезнью, она не могла желать для Цецилии лучшего счастья; что было причиной; ее бедствий, ссылки и разорения? Ее положение в свете. Дворянство — плющ королевской власти, которая, падая, увлекла с собой и дворянство, и оно, бедный обломок ниспровергнутого здания, гибло в неизвестности и ссылке. По всему вероятию, человек одного с баронессой происхождения не стал бы отыскивать Цецилию в ее уединении. Притом в это время молодым дворянам, развращенным роскошью, были нужны богатые невесты. Цецилия была бедна, все богатство ее заключалось в имени, имя женщины исчезает в замужестве, следовательно, мужа не могло привлечь имя Цецилии, а кроме этого она ничего не имела.
Однако баронесса решилась на предлагаемый Дювалем союз не без колебания; она должна была взвесить все его выгоды, чтобы убедиться; как мы видели, она не хотела быть одолженною Дювалем и дала согласие под двойным условием согласия своей дочери и матери.
То, что ожидала баронесса, случилось: Цецилия выслушала все, что она ей сказала о своих предположениях, о будущем, с удивлением, смешанным с беспокойством, и потом спросила:
— Должно ли мне будет расстаться с вами?
— Нет, дитя мое, — отвечала баронесса, — напротив, это, может быть, единственный для нас способ не разлучаться.
— В таком случае располагайте мной, как вам угодно, — сказала Цецилия, — все, что вы сделаете, будет хорошо.
Цецилия, как предвидела баронесса, питала к Эдуарду братскую привязанность, но она могла ошибаться; не видав других мужчин, кроме Дюваля и его сына, она не знала, что такое любовь. Поэтому она согласилась без отговорок, особенно когда мать сказала ей, что это вернейшее средство не разлучаться.
Не то было с маркизой де ла Рош-Берто; после первых слов баронессы об этом союзе она объявила, что он невозможен и что она никогда не даст на него своего согласия.
XII
Человек предполагает…
В следующее воскресенье семейство Дювалей приехало, по обыкновению, к баронессе, которая приняла их одна. У маркизы была мигрень.
Никто ни слова не упоминал о женитьбе, но госпожа Дюваль обняла баронессу де Марсильи, Эдуард поцеловал руку Цецилии, и Цецилия покраснела.
Очевидно, все знали о проекте Дюваля, и он наполнял радостью сердца самого Дюваля, его жены и сына.
Что касается баронессы — она была печальна; в первый раз в триста лет ее семейство хотело вступить в неравный союз, и хотя она была убеждена, что это нарушение законов аристократии, которым покорялись ее предки, составит счастье ее дочери, но не могла победить в себе какого-то беспокойства.
Цецилия за несколько дней перед тем стала замечать, что здоровье ее матери ослабевает. Особенно в этот день лицо баронессы, вероятно вследствие душевного волнения, покрывалось то ярким румянцем, то смертельной бледностью; по временам она отрывисто кашляла. За десертом баронесса встала и вышла. Цецилия последовала за ней и нашла свою мать прислонившейся к стене коридора. Заметив дочь, баронесса спрятала платок, который держала у рта, но Цецилия успела заметить на нем кровь и закричала. Баронесса поцелуями заглушила ее крик, и обе вернулись в столовую.
Госпожа Дюваль с участием спросила о причине, которая заставила выйти баронессу и Цецилию; баронесса отвечала, что ей сделалось дурно, а Цецилия тихонько уронила несколько слез.
Прощаясь с гостями, Цецилия просила господина Дюваля под каким-нибудь предлогом прислать в Гендон, на следующий же день, лучшего лондонского врача, и господин Дюваль обещал ей это.
Когда Цецилия и ее мать остались одни, первая не могла далее скрывать горестных чувств своих; она желала не высказывать их, но не могла, не умея притворяться. И у баронессы недостало духа скрыть от дочери своего беспокойства, но это беспокойство оправдывало согласие ее на союз благородной фамилии Марсильи с плебейской фамилией Дювалей, и Цецилия в свою очередь старалась успокоить мать.
На следующее утро к баронессе явился друг господина Дюваля, приехавший, как он говорил, для того, чтобы отдать ей от имени Дюваля десять тысяч франков, которые тот был ей должен; эти деньги Дюваль привозил еще накануне, но, когда Цецилия попросила его под каким-нибудь предлогом прислать доктора, он удержал их у себя, думая, что они дадут ему возможность исполнить ее желание.