Выбрать главу

Наконец баронесса приняла Святое причастие. Священник удалился таким же образом, как и пришел; за ним последовали присутствовавшие, и мало-помалу затих звон колокольчика, произведший столь глубокое впечатление на душу молодой девушки.

С этой минуты баронесса, казалось, успокоилась, и даже, по-видимому, ей стало гораздо лучше. Цецилия, не спуская ни на миг глаз со своей матери, ухватилась за этот луч надежды и, склонясь на просьбы матери, согласилась уступить на эту ночь свое место англичанке, горничной, но только с условием, что разбудят ее при малейшей тревоге. Маркиза тоже хотела настоять, чтобы остаться возле дочери, но и в этот раз, как всегда, баронесса убедила свою мать не подвергать себя усталости.

Первая половина ночи прошла довольно спокойно, но к утру Цецилия вздрогнула и проснулась: она услыхала, что ее зовут, она соскочила с постели, накинула пеньюар и бросилась в комнату матери.

В этот раз кровь столь сильно пошла из горла баронессы, что горничная не смела оставить больную и идти за ее дочерью; и к тому же госпожа де Марсильи упала без чувств к ней на руки, и она принуждена была звать на помощь. Этот-то крик испуга и разбудил девушку.

Первое выражение лица баронессы, когда она пришла в себя, была улыбка. Припадок был так силен, что она боялась умереть, не увидав дочери, и вот Бог позволил ей прийти в себя и еще раз увидеть дочь.

Цецилия встала на колени возле постели матери, держа в своих руках руку умирающей, и молилась и плакала в одно и то же время; она не переменила этого положения и тогда, как баронесса пришла в себя; больная, подняв глаза, которые только что открыла, к небу и положив другую руку на голову дочери, внутренне препоручала Богу это прекрасное и невинное существо, которое она принуждена была оставить.

Хотя баронесса и успокоилась немного, но невозможно было уговорить Цецилию снова уйти в свою комнату; ей казалось, что, если она на минуту оставит свою мать, Бог изберет именно эту минуту, чтобы призвать ее к себе. И в самом деле, ясно было видно, что в баронессе едва теплилась искра жизни, и эта искра с минуты на минуту могла оставить ее.

Взошло солнце. При первых лучах его, проскользнувших через ставни, баронесса просила, чтобы отворили окошко; как бы боясь, что этот восход был последним в ее жизни, она не хотела потерять ни одного луча его.

К счастью, это утро предвещало один из тех чудных осенних дней, которые походят на весенние; ветви дерева, росшего около дома, достигали до крыши и были покрыты листьями, из которых одни были вполовину, другие совершенно желты. Малейшее дуновение ветра срывало несколько из них с дерева, и они, кружась, падали на землю. Баронесса грустно следила за ними глазами и улыбалась каждому листику, стремившемуся соединиться с землей, и думала, что скоро дыхание смерти сорвет и ее душу, подобно тому, как ветер срывал эти бедные листья. Цецилия, заметив, что глаза матери устремлены в ту сторону, начала сама следить за этим кротким и грустным взглядом и угадала мысль, волновавшую душу умирающей. Тогда она хотела идти затворить окно, но баронесса остановила ее.

— Дай мне полюбоваться, — сказала она, — как легко листья отделяются от этого дерева; я надеюсь, что то же будет и с моей душой, бедное дитя мое, и что она отделится от моего тела без больших страданий.

— Разве вам хуже, маменька? — со страхом спросила Цецилия.

— Нет, мне кажется напротив, что мне легче; в первый раз, уже с давних пор, я не чувствую никакой боли; если отсутствие страданий можно было бы назвать жизнью, то я думаю, что я могу еще жить.

— О! Маменька, как утешительны ваши слова! — вскричала Цецилия, хватаясь за малейший отблеск надежды. — Может быть, молитвы мои тронули Бога; может, Бог сжалится надо мной и позволит мне не лишаться вас.

И Цецилия упала на колени и, скрестив руки, молилась с таким усердием, что мать ее, все еще качая головой, не могла удержать слез.

— Отчего вы с таким сомнением качаете головой, маменька? Разве Бог не творил чудес гораздо больших, нежели то, которое я вымаливаю у него? И Богу известно, маменька, — прибавила Цецилия, поднимая руки к небу с удивительной верой, — что никогда сердце горячее моего не молило у него о чуде, даже тогда, когда Мария просила его за брата своего Лазаря, даже когда Иаир молил его за свою дочь.

И Цецилия начала молиться тихим голосом, в то время как мать ее грустно качала головой.

В двенадцать часов маркиза пришла узнать о здоровье дочери. Но даже и своим всегда легкомысленным взглядом она поняла глубокую и страшную перемену, какая произошла в больной, и только теперь в первый раз постигла она то, что вчерашний священный обряд не мог заставить ее постигнуть: именно, что смерть была близко.