Она видела, как занялся день; она считала часы; она встала, не дожидаясь, чтобы ее разбудили, и была уже готова, когда пришли за ней.
Она отправилась к маркизе, которая пила, по обыкновению, свой шоколад в постели; ей очень хотелось спросить у нее, едет ли Генрих вместе с ними; два или три раза она раскрывала рот, чтобы задать этот вопрос, но каждый раз губы ее сжимались, и она не произносила ни слова.
Однако время шло; Цецилия ушла в свою комнату, чтобы не мешать маркизе одеваться. Маркиза сохранила свои старинные привычки: она румянилась каждое утро, и одна только мамзель Аспазия присутствовала при ее туалете, который, по ее мнению, без этого аристократического добавления не мог быть назван туалетом.
Окно комнаты Цецилии выходило на улицу; в конце улицы виднелась гавань; далее из-за крыш домов — верхушки мачт. Цецилия подошла к окошку.
Кареты ездили взад и вперед по улице; между ними Цецилия увидела одну, ехавшую от гавани; она начала следить за нею глазами; сердце ее забилось; дверцы отворились; Генрих выскочил из кареты; сердце ее забилось еще сильнее. Она быстро отошла от окна.
Но как ни поспешно было это движение, Генрих, подняв голову, заметил ее.
Цецилия, покраснев, в смущении стояла неподвижно на том же месте, держась одной рукой за раму окна, другую приложив к сердцу, стараясь умерить быстроту его биений.
Она услыхала шаги Генриха в зале, разделявшем ее комнату от комнаты маркизы. Генрих не смел войти в комнату Цецилии, Цецилия не смела перейти в зал.
Прошло десять минут; Генрих позвонил, вошла горничная.
— Сударыня, попросите, пожалуйста, дам поспешить одеваться, — сказал Генрих, — через полчаса корабль снимается с якоря.
— Я готова, — сказала Цецилия, выходя из своей комнаты и забывая, что ответ ее говорил, что она только ожидала вопроса, — я готова, пойду скажу бабушке, что вы нас ожидаете.
Потом, кивнув Генриху, она быстро прошла через зал и вошла к маркизе.
Маркиза была почти готова. Через пять минут она вышла в сопровождении своей внучки. Генрих предложил свою руку маркизе, Цецилия шла сзади вместе с мамзель Аспазией, с которой маркиза не хотела расставаться.
Одна и та же мысль постоянно преследовала девушку — уедет ли Генрих назад, проводив их до корабля, или отправится вместе с ними.
В продолжение всей дороги Цецилия не смела задать Генриху ни одного вопроса, и Генрих не говорил ни слова, которое могло бы объяснить ее недоумение; только глаза его встречались часто с глазами девушки: ясно было, что оба говорили друг с другом взглядами.
Генрих одет был изящно, но костюм его мог быть костюмом загородным столько же, сколько и дорожным, невозможно было точно определить.
Приехали в гавань, вышли из кареты, у берега готова была лодка; все три женщины вошли в нее; за ними вошел Генрих, и гребцы направили свою лодку к кораблю.
Генрих подал руку маркизе, чтобы помочь ей взойти на борт, потом Цецилии. В этот раз, как ни трепетала рука девушки в его руке, Генрих не мог удержаться, чтобы не пожать ее слегка. Облако прошло перед глазами Цецилии; ей казалось, что она упадет без чувств. В первый раз Генрих не одним только взглядом говорил ей, что любит ее.
Но это пожатие — не значило ли оно прощание?
Взойдя на палубу, Цецилия едва могла держаться на ногах; она вынуждена была опереться на пирамиду сундуков, чемоданов и ящиков, нагроможденных возле одной из мачт, которую матросы готовились закрыть вощеной холстиной, опасаясь дурной погоды. Но как ни быстр был взгляд, брошенный Цецилией на эту пирамиду, он тотчас отыскал одно имя и в ту же минуту остановился на нем.
Это имя написано было на одном из чемоданов. Надпись объясняла Цецилии все, что она хотела знать, потому что она заключала в себе:
Виконт Генрих де Сеннон. Париж. Франция.
Цецилия вздохнула, подняв глаза, и взор ее встретил взор молодого человека.
По-видимому, все, что ни происходило в душе молодой девушки, все ясно выражалось на ее лице, потому что Генрих посмотрел на нее с упреком и после минуты молчания сказал, качая головой:
— О! Цецилия, как могли вы подумать, что я в состоянии расстаться с вами?
XVII
Путешествие
Вследствие одного из тех атмосферных изменений, столь частых у берегов моря, погода совершенно переменилась, накануне шел проливной дождь, нынче день был такой ясный, какие редко бывают в это время года. Это позволяло пассажирам оставаться на палубе, за что Генрих от всей души благодарил Небо, потому что этот случай позволял Генриху не оставлять Цецилию, что непременно случилось бы, если бы какое ненастье заставило путешественниц удалиться в женскую каюту.