И потому в шесть часов он был уже совсем готов, не понимая, как время могло идти так медленно; он сердился на все часы Франции за то, что они так безбожно отставали от английских; он сердился на свои часы, которые до тех пор шли удивительно верно и теперь испортились во время переезда.
И Цецилия, со своей стороны, встала очень рано, но она не смела спрашивать о времени у часов. Правда, судя по свету, она догадывалась, что было еще очень рано; два или три раза она вставала с постели и подходила к окну, чтобы увериться в этом; и в один из этих разов сквозь занавеси окон она увидала Генриха, который, будучи совсем готов, казалось, хотел проникнуть взором в ее комнату, — но не мог, — чтобы знать, приготовляется ли и она также. И потому Цецилия решилась позвонить и спросить, который был час: была половина седьмого.
Она просила горничную, когда придет госпожа д'Амброн, тотчас прийти сказать ей.
Но так как госпожа д'Амброн не имела причин, по примеру Генриха и Цецилии, погонять время — то пришла в назначенный час.
Цецилия тотчас же сошла вниз; Генрих ожидал ее в общем зале. Молодые люди обратились друг к другу с обычными вопросами, и оба признались, что в этой бедной гостинице они провели такую прекрасную ночь, какой еще никогда, нигде не проводили.
Так как Цецилия особенно хотела видеть место, откуда отправилась ее мать, то госпожа д'Амброн не сочла нужным вести молодых людей по той самой дороге, по которой в тот опасный вечер Пьер должен был, чтобы отклонить подозрение, ехать снова на Монтрель; она повела их прямо по улице Народа; потом, дойдя до заставы, пошли влево, по маленькой тропинке, пролегавшей через поля и ведшей к крутому берегу моря.
Может быть, для всякой другой подобная прогулка показалась бы вещью самой простой и незначительной, но для нашей молодой девушки, которая никогда ничего не видала, прогулки которой ограничивались, с одной стороны, стеной ее маленького сада, с другой — дверью церкви, все было ново, все было необыкновенно; подобно птичке, выпущенной из своей клетки, которая с некоторым трепетом видит себя совершенно свободной, мир казался ей беспредельным; потом вдруг ей приходила мысль попробовать быстроту своих шагов, подобно тому как птичка пробует свои крылья, пробежать это пространство, искать в нем предмета, существование которого она предчувствовала, но которого она не видала и не понимала. Все это внезапно наводило краску на ее лицо, внезапный трепет пробегал по ее телу, который сообщался и Генриху, на руку которого она опиралась; Генрих отвечал нежным пожатием, произведшим на Цецилию столь сильное впечатление, когда она всходила на борт судна, которое должно было перевезти ее во Францию.
Наконец пришли к крутому берегу моря; отсюда виднелось оно во всем своем величии. Океан всегда имеет в себе какое-то мрачное величие, которого не имеет Средиземное море, даже и в самую бурю; Средиземное море — лазоревое зеркало, жилище, обиталище белокурой и капризной Амфитриты; Океан — это старик Нептун, баюкающий на каждой руке своей по целому миру.
В изумлении остановилась Цецилия; при виде этого беспредельного пространства в нее проникла мысль о смерти, мысль о Боге, мысль о вечности, и две крупные слезы скатились по щекам ее.
Потом у ног своих она заметила ту маленькую тропинку, по которой в бурную ночь сходила ее мать, неся ее саму на руках.
Госпожа д'Амброн не успела еще сказать ей, что это была та же самая тропинка, — Цецилия сама пошла по ней.
Генрих пошел за ней, готовый поддержать ее сзади, если она поскользнется, потому что невозможно было идти двоим рядом на этом узком пространстве.
Дошли до того места, на котором эмигранты дожидались маленького судна, которое должно было прийти за ними. Цецилия помнила, как будто сквозь сон, все эти подробности; больше всего поразил тогда малютку Цецилию этот вечный плеск волн, бьющихся о берег, который можно принять за мощное дыхание океана.
Плеск волн раздавался и теперь; и этот шум отозвался в глубине ее воспоминаний.
С минуту она стояла недвижимо, погрузившись в это созерцание; потом повернулась к Генриху, стоявшему подле нее, как будто при виде такого зрелища ей было необходимо опереться на что-нибудь; она оперлась на его руку, прошептав только: