Республика уже была готова обратиться в монархию, а первый Консул в Императора. Все подготовлялось к этому великому событию, против которого протестовали заграничные роялисты. Поэтому-то всякий роялист, соглашавшийся служить под консульским знаменем, всякая женщина благородной фамилии, решавшаяся составлять двор будущей императрицы, могли быть уверены в хорошем приеме и получали преимущества, которых не могли домогаться самые старые и верные служители; и это было понятно. В отношении к последним была неблагодарность, тогда как пренебрегать примирением с врагами было бы ошибкой.
Нельзя не согласиться, что и старуха, которой оставалось прожить несколько дней, и молодой человек, перед которым была целая будущность, не могли равнодушно смотреть на свое положение. Генрих видел всех товарищей капитанами, перед маркизой де ла Рош-Берто ежедневно проезжали в каретах, снова начинавших украшаться гербами, ее старые друзья, получившие во время империи более, нежели потеряли во время революции. Мало-помалу Генрих свел знакомства с молодыми людьми. Маркиза возобновила свои дружеские отношения с некоторыми из своих прежних знакомых. Соблазнительность славы, заманчивость богатства тайно подкапывали политические верования, слишком незрелые у Генриха, слишком ветхие у маркизы. Но они не осмеливались еще открыть свои мысли друг другу. Один своей неиспорченной душой, другая разочарованным сердцем поняли, что их присоединение к правлению Бонапарте будет отступничеством, оба, однако, имели к нему предлог, который считали уважительным. Этим предлогом, извинявшим честолюбие Генриха и эгоизм маркизы, была любовь их к Цецилии.
В самом деле, что стало бы с Цецилией, бедным ребенком, жених которой не мог ни на что надеяться в будущем, а бабушка не имела состояния?
Между тем открыли, что Бонапарте не неизвестный корсиканец, не солдат, не офицер-выскочка, как говорили прежде, а что Бонапарте происходит от одной из древнейших фамилий Италии, что один из его предков был в 1300 году Подестою Флоренции, его фамилия четыреста лет тому назад записана в золотую книгу в Гаире, и его дед, маркиз, как говорили чистые роялисты, Бонапарте, описал осаду Рима констаблем Бурбонов.
Можно было найти причину гораздо более уважительную, нежели все другие: то, что Наполеон гениальный человек и что всякий гений заслуживает места, которое народ позволяет ему занять, хотя после него народ может и возвратить это место тем, у кого оно было похищено.
Кроме того, говорили еще, что Бонапарте вне всех обвинений в революционных насилиях, и это было тогда справедливо, потому что он еще не запятнал своих рук кровью Бурбонов.
Никогда не делали предположений о будущности Цецилия и Генрих, и однако, следуя симпатическому влечению, родившемуся у них друг к другу при первом взгляде, которое увеличивалось в течение полугодового знакомства и свиданий еженедельных в Англии, ежедневных — во Франции, — молодые люди поняли, что принадлежат друг другу; нужно ли им было делать предположения и размениваться обещаниями? Увидевшись, они, подобно Ромео и Джульетте, в глубине сердца дали себе одну из тех клятв, от которых может освободить одна смерть.
Когда же говорили о будущем, каждый из них говорил «мы», вместо «я», вот и все.
Но это будущее могло быть только в том случае, когда Генрих и маркиза присоединятся к новому правлению. Мы уже сказали, что Генрих мог ожидать состояния только от своего дяди, состояния, приобретенного торговлей, из-за которой дядя его поссорился со своей родней и объявил, что богатство свое оставит тому из племянников, который, с опасностью подвергнуться проклятию родственников, примет участие в его торговле. Генрих был прекрасно образован, но в это время для честолюбия, сколько-нибудь основательного, были только два поприща: война и политика, и оба зависели от правительства.
Перемена Цецилией отцовских убеждений была меньшей важности: положение женщины всегда зависит от мужчин и от обстоятельств; но она понимала, что, оставшись с прежними взглядами, она будет живым упреком Генриху. Поэтому, когда бабушка сказала, что ей предлагают вступить в штат императрицы, то Цецилия отвечала, что она еще так молода и неопытна в делах политики, что не может иметь своей воли, а будет повиноваться во всем своей бабушке.