Я несколько раз поворачиваю перед его лицом свободную руку, с растопыренными пальцами опухшими после вчерашнего.
— Отрежу и забью тебе в глотку. Ты понимаешь, что я говорю? Мигни, если понимаешь.
Но он даже мигнуть сейчас не может. Я чуть ослабляю нажим.
— Адрес я твой знаю, — продолжаю я, — и батя твой тебя не спасёт. Улавливаешь суть? Может, он меня и прижмёт потом, может даже на малолетку отправит, только тебе уже всё равно будет. Ты понял? А теперь, если понял, зажмурь глаза. Если не понял, я повторю, не переживай, у меня времени пресс.
Глаза его, вмиг покрасневшие, налившиеся кровью, отчаянно зажмуриваются.
— Молодец, — подбадриваю я. — Заяву свою заберёшь, скажешь, перепутал всё, вот и написал ерунду какую-то. Помутнение разума. Короче, сам реши, что сказать, мне по барабану, но чтоб меня больше не дёргали. Всосал?
Каха снова бешено моргает.
— Красава.
Я выпускаю его руку и убираю колено. Он сразу хватается за горло и хрипло порывисто дышит. На локтевом сгибе виднеется кровоподтёк.
— Ладно, — говорю я примирительно. — Нормально поговорили в итоге. Ты не обижайся, ладно? Ты же не хочешь, чтоб тебя обиженным называли, правда же? Давай, выздоравливай поскорее. Я от чистого сердца, честно. Только это, в порядке компенсации, полтинник подготовь. До выписки, завтра значит. Оке?
Он хрипит и ничего не отвечает. Да я и не жду ответа, просто поворачиваюсь и выхожу из палаты.
— А ты резкий, — с удивлением говорит мой сосед, когда мы незамеченными возвращаемся к себе. — Что за жаргон только, не просёк я.
— Жаргон… — хмыкаю я. — Я, Юрий Платонович, человек будущего! Мне в обыденной действительности тесно, понимаешь? Даже лексически тесно. Тебе вот сколько лет?
— Ну, сорок, — говорит он вроде как бы с лёгким вызовом.
— Сорокет значит, а мне в душе полтос, прикинь? Да ещё и с хвостиком. Старик я. И, ещё прикинь, дядя Юра, я снова в совке. Вот он родной, милый сердцу совочек! Второй секретарь обкома говоришь? Плевать мне на него! Управа на любого найдётся. У нас самая справедливая страна в мире! Самая лучшая и самая сильная. Это я тебе со знанием дела вполне авторитетно заявляю! Сохранить бы её на века, вот бы круто было!
— Занятный ты кент, Егорка, — качает он головой. — Совок, говоришь? Это ты неплохо сказанул. И с оборотнем тоже красиво получилось. Нравишься ты мне, хоть и мутный ты кадр. Вот смотрю я на тебя и раскусить не могу, кто ж ты такой… По жизни, как говорят социально близкие элементы.
— Со мной-то, как раз, ясно всё. Мент я, дядя Юра, мент. А вот ты кто? Я чёт тоже не пойму. Всё боди в картинках, но на вора повадками не похож, хотя человек авторитетный, не скрываешь.
— Мент, говоришь? — игнорирует он мои вопросы. — Ну и как там в будущем твоём ментовском?
— Хреново в будущем моём. Власть денег, волчий оскал капитализма, союз развален, технологическое отставание, откаты, экономические преступления, зарплата дрянь, интриги, жена и дочь дуры. Достало всё, но дух не сломлен.
— Да ты политический, — хрипит он и начинает хохотать.
В этот момент заходит медсестра.
— Так, — произносит она строгим голосом, — это что у нас здесь за веселье? Брагин! Что опять с капельницей?!
— Танюш, — отвечаю я, обаятельно улыбаясь. — Повернулся во сне, и иголка выскочила.
— Какая я тебе Танюша! — грозно хмурится она. — Ну-ка! Руку сюда, живо!
— Ты только понежней, ладно? А то вон вся вена уже в дырках.
— Нет, вы гляньте на него! Понежней!
Она снова наклоняется надо мной выставляя свои пленительные прелести. Я разумеется, охотно ими любуюсь, пытаясь представить без покрова халата. Может я, конечно, и поехал умом, а всё происходящее вокруг меня лишь плод воображения, но натуральность и правдоподобность у этого плода просто потрясающие.
Тело моё, к примеру, моментально и очень остро реагирует на то, что подрагивает перед моими глазами. Реагирует так, как если бы мне действительно было семнадцать лет и в жилах текла не кровь, а чистый тестостерон.
— Ты куда пялишься?! — багровеет медсестра.
— Тань, ну ты просто прелесть, честное слово, — говорю я с отеческой интонацией и даже на мгновенье забываю, где и в каких обстоятельствах нахожусь. — Эх, было бы мне лет двадцать пять сейчас…
Я мечтательно закрываю глаза, имея в виду, что был бы я помоложе…
— Будет когда-нибудь, если доживёшь, — отвечает она, будто бы даже смягчаясь. — Но если ещё раз иголку вытащишь, и до завтрашнего дня не дотянешь. Понял меня? Я своими руками тебя задушу.
Я улыбаюсь. Кажется, в моём сумасшествии есть и приятные моменты.