Их увольняют с работы, отдают под суд за клевету, иногда просто колотят. Но они стойко идут выбранной дорогой, не в силах и на сантиметр свернуть в сторону. В них есть что-то от непреклонного инквизитора Торквемады. Они не признают за людьми, в том числе и за начальниками, ни малейшего права хоть на минимальную слабость и нарушение. Тут же тысяча первая жалоба. «Окопались… Путают государственную казну с собственной кормушкой… По всей строгости… Незамедлительно!..» Впрочем, это образцы, социалистического прошлого. Цветы тех времен, когда на кого-то можно было найти управу, кого-то вывести на чистую воду. Они доживали свои последние сладкие денечки. Перестройка, трудовые коллективы, самоуправление… Через несколько лет стащить завод или океанский лайнер будет такой же обыденностью, как в старые добрые времена стянуть с предприятия пару автомобильных покрышек. Правдолюбцы останутся не у дел, поскольку их разоблачения в лучшем случае станут никому не интересны и не будут вызывать никаких откликов, а в худшем — самых активных из них просто утопят в пруду или обрежут им за ненадобностью голову. Впрочем, многие правдолюбцы все-таки сумели найти себя. Некоторые — в политических баталиях. Иные даже смогли попасть в депутаты различных уровней, в члены разных комиссий и правозащитных организаций и поплясать на костях «проклятого режима». Другие горланили на митингах и участвовали в акциях протеста, одобрения, гражданского согласия или несогласия, расклеивали листовки и дрались с милицией на массовых мероприятиях. Они совершенно бескорыстно и беззаветно внесли свою лепту в развал Союза и погружение его остатков во мрак подобно утоплению Атлантиды в морских пучинах. Третьи завяли и сломались, потеряли интерес к жизни и влачили нищенское существование.
Ионин везде, где работал, вступал в непримиримую борьбу с начальством. Двоих он умудрился-таки отправить под суд. Некоторые вылетели из уютных кресел. Он нигде долго не задерживался. Как правило, его увольняли по сокращению штатов, однажды ради него сократили целый цех как самостоятельное структурное подразделение. А он шел на новое место, два-три месяца сидел тихо, а потом начинал писать жалобы. ЦК, прокуратура, МВД, КГБ, облисполком и еще десятки различный организаций имели честь получать его исписанные аккуратным разборчивым почерком бумаги. Он один давал работу целой орде чиновников.
Каким образом он очутился на комбинате Новоселова? Очень просто. Его, инженера-электронщика (в далеком прошлом, пока он не посвятил себя борьбе за социалистическую законность), после очередного увольнения взяли работать радиомастером в маленькую мастерскую. Когда Новоселов Начал превращаться в своеобразного монополиста, он слопал и крохотную радиомастерскую, приобретя вместе с ней ноющую занозу — одного из главных городских жалобщиков Впрочем, долго тот там не задержался. Мне было очень интересно, каким образом Новоселову удалось от него избавиться.
Мы с Пашкой вернулись в здание областной прокуратуры. В секретариате мне нашли домашний телефон Ионина. Он оказался дома.
— Здравствуйте, — произнес я в трубку. — Вас беспокоят из областной прокуратуры. Вы не могли бы подойти к нам?
— Зачем? — голос у Ионина был, как всегда, напряженный.
— Это не телефонный разговор. Я вам все объясню при встрече.
— Когда вы хотите меня видеть?
— Чем скорее, тем лучше. Как насчет сегодня?
— Можно. У меня ночная смена, так что пока я свободен.
— А где вы работаете?
— Грузчиком на железной дороге.
— Понятно.
Ниже падать уже было некуда. Для подававшего надежды инженера он свалился очень круто. Я объяснил, как до меня добраться.
— Терентий Завгородин, старший следователь… Мы с вами года три назад общались.
— Не помню. Я общался с очень многими из вашей организации.
— Правильно, всех не упомнишь, — улыбнулся я. — Жду. Приходите.
Он появился, как и обещал, через полчаса. Невысокий, в дешевом выутюженном костюме и белоснежной рубашке, в больших сильных очках на носу, как всегда, собранный, угрюмо серьезный. Таким я его видел и три года назад, когда проводил проверку по его заявлению. Только тогда он носил неизменную кожаную папку. Сегодня он был без нее.
И все-таки он в чем-то изменился. Даже не внешне. Что-то с ним было не то.
— В связи с чем вы меня вызвали? — сухо и деловито произнес он. — По закону вы обязаны сказать мне, по какому делу я вызван.
Законы Ионин знал на «отлично». На собственной практике выучил и Гражданский, и Трудовой, и Уголовный кодексы.
— Я пригласил вас в качестве свидетеля по уголовному делу, возбужденному по факту убийства гражданина Новоселова, директора комбината бытового обслуживания.
Ионин, сидевший прямо на стуле, вдруг как-то сразу обмяк. Он провел рукой по щекам, снял очки и начал протирать стекла.
— Когда он погиб?
— Четвертого августа.
— Как?
— Кто здесь следователь — вы или я? По-моему, я должен задавать вопросы.
— Да, конечно. Только вы обратились не по адресу. Я не знаю, кто его убил.
— Охотно верю.
Я дал Ионину расписаться в графе о предупреждении об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний, разъяснил ему его права и обязанности. Все, теперь у нас не обычный разговор за стаканом кефира, а официальный допрос. И за каждое слово он должен отвечать головой. За вранье положена решетка… Правда, чисто теоретически. На моей практике я не помнил ни одного случая, когда было бы передано в суд дело по даче свидетелем ложных показаний. Хотя врут все кому не лень…
— В связи с чем вы писали жалобы на руководство комбината?
— Не помню уже. Да разве это важно?
— Важно.
— Как всегда — какие-то нарушения в профкоме по поводу предоставления путевок, злоупотребления со стороны должностных лиц… Мало ли. Видимо, я был не совсем прав.
— То есть?
— То есть не надо было обращать внимания на такие мелочи.
Это были новые напевы. Непримиримый наследник дела Торквемады явно помягчел, утратил былую несгибаемость. Неужели он научился прощать мелкие прегрешения?
— Такие ли уж это мелочи?
— Конечно. Если было бы что-то по-настоящему серьезное, соответствующие органы и без моей помощи могли бы вскрыть имеющиеся факты и принять по ним соответствующие меры. — Он говорил как по писаному, за годы творения заявлений у него выработался безупречный бюрократический стиль.
— Эту жалобу вы писали в прокуратуру? — Я показал ему несколько исписанных листков с печатями регистрации и резолюциями различных начальников.
— Писал.
— По ряду фактов были проведены проверки и приняты соответствующие решения. По представлению прокуратуры некоторые должностные лица были привлечены к дисциплинарной ответственности.
— Вот видите, как славно получилось. Зло искоренено. Теперь полный порядок.
— В чем суть иронии?
— Никакой иронии. Я искренне рад.
— Хотите кофе? — спросил я. — Расслабьтесь немного, Станислав Валентинович. У нас же обычная беседа. Можно сказать, дружеская. Вы человек принципиальный и бескомпромиссный. Для вас понятия «честность» и «честь» не пустые звуки. Зачем мне уговаривать вас говорить правду? Вы и так скажете что знаете. Не так ли?
— Конечно.
— Ну и ладненько.
Я включил чайник с электроподогревом. Агрегат был зверский, кипятил воду почти мгновенно. Вскоре кофе был готов, и от трех наполненных напитком чашек распространялся божественный аромат.
— Все хотел узнать, куда это Ионин пропал, — сказал я, прихлебывая кофе. — Вроде еще недавно нам дремать не давал, выводил всякую нечисть на чистую воду. И вдруг исчез. Почему, Станислав Валентинович?