— Завтра увидят все. Я хочу быть первым. Как-никак…
— Мое платье ты увидишь только завтра, — твердо повторила Румийя. — Только! В первый и последний раз.
— Почему же в последний?
— У наших соседей дочь — Лалэ. Через неделю у нее тоже свадьба. Я продам ей платье.
— Да ты что?! — Он изумился. — В чем дело? Почему продаешь? Деньги нужны?
Румийя презрительно фыркнула:
— На днях примеряла при ней, Лалэ очень понравилось. И я подумала: зачем оно мне после свадьбы? Длинное, белое, путается в ногах. Вот мы и договорились.
— Ого! Практичная девушка!
— А что? — Она улыбнулась, видя его удивление. — Или думаешь, это платье понадобится мне еще раз?
Долгое время Фуад не мог привыкнуть к шуткам Румийи. Точнее, не понимал, когда она говорит всерьез, а когда просто так — болтает. Даже когда она бессовестным образом хохмила, лицо ее оставалось совершенно серьезным. Лишь на дне зрачков мерцали бесовские искорки. Постепенно Фуад научился их видеть, понимать. Научился, увидел и полюбил. Они стали ему столь же дороги, как и глаза Румийи, ее взгляд, ее голос. Как она вся! Как все, что имело к ней отношение.
Вот и сейчас глаза Румийи горели по-шайтански. Фуад поцеловал ее. Поцеловал в глаза. Девушка отпрянула. В переводе на слова это означало: «Стыд какой! Неудобно перед папой и мамой! И соседи могут увидеть». Разумеется, это не было сказано.
Родители, как и соседи, давно спали. Фуад опять взял Румийю за плечи, привлек к себе, хотел поцеловать в губы. Она вырвалась, зашептала:
— Потерпи. — На миг ее взгляд словно отрешился. — Послезавтра мы в Москве. Даже завтра. Представляешь, Фуад? В «России» нас ждет номер — три комнаты. Сегодня туда специально звонили. Папа распорядился. Будем вдвоем. Только ты и я. Днем и ночью. Представляешь?
— Представляю. — Его руки опять потянулись к ней.
— Ладно, хватит, иди.
Фуад резко отшатнулся от Румийи, сделал несколько шагов вниз по лестнице — торопливых, нервных. Остановился.
— Фуад!
Он вернулся к ней.
— Ради бога, Фуад, скажи музыкантам, пусть не играют, как чушки. Так грохочут — барабанные перепонки лопаются.
Он рассмеялся:
— Хорошо, скажу, не беспокойся.
Была середина мая — пора противостояния лихих весенних нордов и мощного дыхания накатывающегося лета. Прохладные дни чередовались с жаркими. Случалось, погода резко менялась несколько раз в течение суток.
Вечером, когда Фуад шел в дом своей невесты, с моря дул ласковый бриз. Он надел серый костюм и голубой галстук в белую полоску. Сейчас же, ночью, было безветренно и немного душно. Фуад почувствовал, что вспотел. Пиджак и галстук стесняли его. Он потянул вниз узел галстука, расстегнул ворот. Пройдя еще несколько шагов, снял пиджак, закатал рукава рубахи. Так и шел — пиджак на согнутой в локте левой руке.
Улицы были пустынны — ни людей, ни машин. Давно погасли огни реклам. Окна домов — слепые, темные. Горели только уличные фонари да неоновые светильники в витринах магазинов.
Он замурлыкал: «Свадьба — слышали?! Ах, ну и ну! Наш Мешдибад получит жену! Но когда же, когда он получит жену?!»
Не сон ли все это, господи?! Он ли это — Фуад Мехтиев? Фуад Курбан оглы Мехтиев, сын Курбана-киши и Черкез-арвад, 1938 года рождения, место рождения — город Баку, образование высшее, архитектор, место работы — проектное бюро? Он ли это?!
«Я ли это? В два часа ночи, напевая, насвистывая, шагаю по бакинским улицам? Да, это я, именно я, никто другой! Я — Фуад Мехтиев, Фуад Курбан оглы Мехтиев, архитектор. Мне двадцать пять лет. И иду я… из дома самого Шовкю Шафизаде! Шовкю Шафизаде сидел за столом в голубой пижамной курточке из бумазеи, в мягких шлепанцах. Да, да, тот самый Шовкю Шафизаде! „Знаю, Фуад, ты любишь кизиловое варенье“. Так говорит Бильгейс-ханум. Та самая Бильгейс-ханум! Черт возьми! Верно говорят: человек предполагает, а судьба располагает. Действительно, пути судьбы неисповедимы! Кто мог подумать пять лет назад, что я, бедный, рядовой студент Фуад Мехтиев, породнюсь с Шовкю Шафизаде?! С самим Шовкю Джамаловичем Шафизаде! „Фуад? Какой Фуад? Ах, вы говорите про зятя Шовкю Джамаловича?! Вчера были в загсе. Какой там испытательный срок! Ждать не пришлось даже полчаса. Один звонок Шовкю — и все! Пришли — расписались“».
Отец Бильгейс, восьмидесятидвухлетний Мухтар-киши, старый мясник, известный на всем Апшероне по кличке «Мухтар из Бузовнов», потребовал показать ему брачное свидетельство, хотел увидеть бумагу лично своими глазами. Вчера днем Фуаду пришлось вместе с Бильгейс-ханум поехать в Бузовны на машине Шовкю. Румийя увильнула от поездки под каким-то предлогом. Мухтар-киши уже несколько лет не покидал поселка, точнее, своего дома в Бузовнах, почти не выходил за пределы двора. Редко, может раз в год, появлялся в чайхане, что возле мечети. В Баку же в последний раз был — дай бог памяти! — двадцать пять лет назад, когда поженились Шовкю и Бильгейс. Бильгейс была дочерью от его первого брака. От второй жены у него был сын, который не вернулся с фронта. Последняя жена Мухтара-киши — Хейранса (сейчас ей было сорок три года) родила ему двух девочек и мальчика. Одной тетушке Румийи было 17, второй — 15, а дяде — 12 лет. Мухтар-киши долго смотрел в брачное свидетельство тусклым, угасшим взором. Он словно не поверил Фуаду и Бильгейс, попросил позвать сына Малика. Тот прочел ему содержание документа. Отец попросил прочесть еще раз. Лишь после этого сказал: «Да поможет аллах!»