«Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!»
Фуад кивнул:
— Спасибо, Ахмед-муаллим. Очень признателен.
Получилось немного сухо, но он не мог заставить себя лицемерить больше этого. Слова Ахмеда Назара были сплошным враньем. Больше того, он делал все возможное, чтобы удержаться на своем месте, даже копал под Фуада в последнее время.
«Я тебя вижу насквозь, — думал Фуад. — Сейчас наконец ты понял, что песенка твоя спета, и начал пудрить мне мозги. Дурака нашел! Нет, дудки! Я тебе не простак, не ребенок, чтобы верить твоим словам. Ладно, все это чепуха, говори наконец, что тебе надо?»
— И теперь, Фуад, сынок, — продолжал Ахмед Назар, — есть у меня к тебе большая просьба. Единственная! Иншаллах, сядешь за этот стол, так и должно быть. Приходит время — старики уступают место молодым. Это закон жизни. Да… словом, сядешь за мой стол. Прошу тебя, возьми под свое крыло Ниджата…
Фуад почувствовал, как к горлу подступил ком. Да, были и у него слабые стороны, уязвимые места. Человеку, стоящему во главе большого, трудного дела, руководящему сотнями людей, не годится быть сентиментальным. А в нем, Фуаде, эта сентиментальность осталась. Вот и сейчас слова Ахмеда Назара задели какую-то чувствительную струнку в его сердце. Ему стало грустно. Неожиданно этот некрасивый, нескладный мужчина, к которому он всегда относился если не с чувством неприязни, то, по крайней мере, неуважительно, небрежно, стал ему ближе, роднее. «Ближе», «роднее», возможно, не те слова. Но, во всяком случае, Ахмед Назар представился ему, как говорится, в ином свете. Словно Фуад вдруг увидел в обличье пустотелого манекена живого человека — со своими заботами, бедами, болячками и, главное, благородного. На какой-то миг ему показалось, что перед ним сидит его отец Курбан, хотя внешне Курбан-киши и Ахмед Назар нисколько не походили друг на друга.
До Фуада заместителем у Ахмеда Назара был некто Гараш Гусейнов. Проработав в управлении семь-восемь месяцев, Гараш начал цапаться с Ахмедом Назаром. Тот написал на этого, этот — на того. Фуад не знал всех перипетий интриги, однако слышал, что в последний раз Гараш накатал на Ахмеда Назара жалобу на тридцати двух страницах и отправил ее в пять-шесть вышестоящих инстанций, а также в добрый десяток газет и журналов. Ахмеда Назара можно было обвинить в безграмотности, некомпетентности, «несоответствии» и тому подобном, но и Гараш недалеко ушел от него: в своей пространной жалобе, говорят, сделал около семидесяти грамматических ошибок. Да, Ахмед Назар отнюдь не мог считаться образцовым руководителем, но всем была известна его кристальная честность, моральная чистоплотность и крайняя щепетильность в вопросах кумовства, местничества, семейственности. Именно в последнем — в семейственности — Гараш обвинил его, приведя единственный достоверный факт: Ахмед Назар устроил на работу в одно из проектных бюро системы управления своего сына. Разумеется, из кляузы Гараша ничего не вышло. Вмешался Шовкю, защитил Ахмеда. Да и брат его Ашраф еще прочно сидел на своем месте. Гараша с позором изгнали из управления: «поборник истины» (именно так он именовал себя в своей знаменитой жалобе) оказался взяточником и хапугой. Как только Гараша уволили, Шовкю начал проталкивать Фуада на его место. Ахмед Назар оказывал содействие, так как Шовкю только что помог ему. Фуад не очень рвался в заместители Ахмеда Назара, но Шовкю объяснил ему: «Самое большее через два года Ахмед уйдет на пенсию, и ты займешь его место».
Шовкю слабовато играл в шахматы, но в жизни рассчитывал на несколько ходов вперед. Так Фуад оказался в управлении. Спустя месяц после этого назначения Шовкю отмечал день своего рождения. Дома у него собралось самое избранное общество. Был приглашен и Ахмед Назаров. Ахмед был немного растерян, чувствовал себя неловко. Даже выпил лишнего для храбрости. На балконе обнял Фуада, сказал: «Фуад, клянусь твоей жизнью, мое уважение к Шовкю Джамаловичу безгранично! Очень рад, счастлив, что к нам прислали именно тебя. Уверен, мы сработаемся, иншаллах! Что я сделал плохого этому сукину сыну Гарашу? Был бы он человеком, я бы молился на него. Нет, начал откалывать номера, интриговать. И знаешь, что меня больше всего задело? Много он там написал всякой ерунды, — все прощаю, одно мне обидно — то, что он написал про Ниджата…»
Так как Ахмед Назар был немножечко пьян в тот вечер, он открыл Фуаду большую семейную тайну: Ниджат не был его родным сыном. Оказывается, жена Ахмеда Назара была бездетна. После войны супруги решили взять из детдома ребенка. Взяли совсем крошку, а через два месяца выяснилось, что мальчик от рождения калека: не окостеневает скелет, всю жизнь он должен носить специальные корсеты, лубки, бандажи, и в любой день может погибнуть. Словом, пока ребенок будет жить, он не принесет им ни капли радости, напротив, одни лишь заботы и душевные муки. Они не вернули ребенка в детдом. Во-первых, потому, что за эти два месяца успели привязаться к нему, во-вторых, их угнетала мысль: «Допустим, мы вернем мальчика, но кто его, беднягу, заберет после нас? Кому он нужен? Что с ним станет?» Впервые в жизни Ахмед Назар проявил «семейственность» — устроил своего приемного сына-калеку на легкую работу в подведомственное их управлению проектное бюро, поручил подчиненным ему людям опекать Ниджата… И теперь он просил позаботиться о нем будущего начальника управления — его, Фуада. Сейчас, когда потеря должности стала для Ахмеда Назара очевидной, он тревожился только о судьбе Ниджата.