А он-то думал, что кроме него никто больше не помнит эпизода у школьного забора, что нет в мире второго человека — свидетеля его унижения и что, возможно, сам эпизод (а вдруг, а вдруг!) существует лишь в его воображении. Как же это он мог забыть свою «концепцию», согласно которой и Прошлое, и Настоящее, и Будущее человека существуют всегда! Они как бы предопределены заранее; они — постоянные, неизменные категории. Человек лишь как бы покидает один пункт — Прошлое, идет к другому — Настоящему, затем к третьему — Будущему.
«Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?» — сказал ему тогда Зейдулла. А может, именно сегодня, именно сейчас настала пора отмщения? Сейчас, тридцать лет спустя, Фуад может сказать те же самые слова сидящему перед ним человеку: «Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?» Не «сделаю», а именно — «сделаем», ибо его должность, достигнутое положение в жизни позволяют ему так говорить: он — не один, он олицетворяет собой многое и многих. В самом деле, только пожелай — он мог бы сильно попортить кровь этому «носильщику № 12». Мог бы добиться увольнения его с работы. Мог бы найти людей, которые изобьют его как собаку. Да и посадить мог бы. Хоть сейчас. Подзовет милиционера, представится ему, скажет: «Заберите этого пьяного хулигана, составьте протокол. Он оскорбил меня». От Зейдуллы и в самом деле несло спиртным.
Еще одна странная мысль пришла Фуаду в голову: узнать имя отца Зейдуллы и заставить его, «носильщика № 12», написать мелом это имя большими буквами где-нибудь на стене аэропорта. И чтобы он непременно поставил в конце восклицательный знак. Возможно, Зейдуллу не придется даже запугивать? Может, он готов продать родного отца за бутылку портвейна «Агдам»? А может, нет? Может, он не сделает этого даже за мешок золота, даже под угрозой смерти?! Не продаст отца! Кто знает?..
В чем же тогда должна заключаться его, Фуада, месть? Ведь он еще тогда, в далеком детстве, твердо решил, поклялся непременно отомстить Зейдулле. Думал: как только месть свершится, горькие воспоминания перестанут причинять ему боль, отравлять его жизнь. Потом, с возрастом, он стал сомневаться… Чувствовал, что никакая месть не сотрет в его душе пятна бесчестья. Говорят же: сердце — что стеклянный сосуд, разобьют — не склеишь. Если это так, можно ли помочь разбитому сердцу, разбив другое?
Фуад понял, что не сделает ничего плохого этому носильщику. Перед ним сидел совсем другой человек. Тот Зейдулла остался там, в тридцатилетней давности прошлом, — олицетворение Зла, Насилия, Жестокости, а этот Зейдулла…
«Внимание, внимание!..»
Репродуктор громким женским голосом объявил, что самолет из Москвы совершил посадку.
Фуад встал, кивнул Зейдулле:
— Извини, мне надо идти к самолету.
Зейдулла тоже поднялся:
— И я — к самолету.
Он встречал тот же самолет: багаж прибывших на нем пассажиров.
Глава десятая
Гостей интересовали дела градостроительные — Баку и апшеронской агломерации. Задавались вопросы, касающиеся проблем… первого города-амфибии — Нефтяных Камней, создания городского ландшафта, строительства многоэтажных зданий в городах-спутниках. Немецкие товарищи расспрашивали о принципах решения дорожных развязок, направлениях в проектировании жилых массивов с учетом климатических особенностей и местных условий, перспективном планировании и прогнозах в связи с ростом населения. Некоторые из гостей говорили немного по-русски, но это, естественно, не решило в корне проблему общения и понимания сторонами друг друга. Основная тяжесть все-таки легла на переводчицу, миловидную хрупкую девушку в модных черных вельветовых брючках фирмы «Вранглер». Звали ее Галя.
Фуад обстоятельно отвечал на вопросы, опирался на цифры, постановления, утвержденные проекты, а перед глазами его… полуразвалившийся забор… восклицательный знак — мелом… отвислые губы Зейдуллы… «До конца своей жизни будешь инвалидом. Как твой отец…»
Среди встречающих были представители горкома партии, министерства, «Интуриста». По программе через час гости должны были лететь в Мингечаур, поэтому здесь, в ресторане аэропорта, в их честь организовали небольшой банкет. Фуада выбрали тамадой.