— …Он говорит, что видел все своими глазами… Надир тоже там был… Он поклялся в присутствии нескольких человек…
— …Я почему пью за тебя, Талят, знаешь?.. Потом, может, ты скажешь, что ты был нужен мне, что у меня было дело к тебе… Да?.. Слушай сюда, клянусь могилой двенадцати имамов, никакого дела у меня к тебе нет! Я пью за тебя потому, что ты мужчина, ты — человек… Клянусь Кораном, я говорю правду!
Это был в полном смысле слова хаос фраз, мыслей, звуков.
Фуад ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся. В самом деле: сидевший за столиком у двери пожилой мужчина в папахе пристально смотрел на него. Их взгляды встретились. Фуад опять склонился над тарелкой. «Вот черт, неужели знакомый?! А может, просто пьяный?.. Еще привяжется. Впрочем, вид у него степенный. На пьяного не похож. Значит, знакомый… Вот некстати…»
Ему захотелось поскорее уйти отсюда. Нехотя доедая кутабы, он снова обернулся: человек в папахе продолжал смотреть на него. Кажется, даже улыбался. Да, он улыбался, глядя на Фуада. Больше того, кивнул головой, приветствуя. Фуаду пришлось ответить на приветствие. Мужчина в папахе встал, подошел к его столику.
— Ты, кажется, не узнаешь меня, сосед? — Он уселся напротив Фуада.
Фуад скис: «Что меня сюда занесло?»
— Я говорю, ты, кажется, не узнаешь меня, сынок? Алиаббас я, кирщик[6] Алиаббас.
Фуад напряг память. Да, действительно, жил на их улице такой человек — кирщик Алиаббас.
— Не сын ли ты Курбана-муаллима, племянник?
— Да.
— Я живу через два дома от вашего. Ваш-то дом хорошо знаю, столько раз покрывал его.
И тут Фуад окончательно вспомнил этого человека. Часто он с мальчишками, забравшись на крышу дома, наблюдал за работой Алиаббаса-киши. Даже ощутил запах кипящего кира. Вспомнил брата его, Ага-Рзу. Ага-Рза был сверстником Фуада. Играли на улице в чижа, лапту, кости, чехарду, прятки.
— Как поживаешь, дядя Алиаббас?
— Спасибо, понемножку. Конечно, в руках уже нет прежней силы, и глаза хуже видят, но ведь узнал тебя, а? Смотрю — знакомое лицо. Думаю, нет, с этим человеком я где-то встречался. А ты, оказывается… вон… сосед, сын Курбана-муаллима.
— И я тебя сразу же узнал, как только ты подошел, дядя Алиаббас. Ты по-прежнему… крыши покрываешь? — Фуад вспомнил о чугунном котле возле дома родителей. Спросил: — Тот котел, что там, на улице, твой?
— А чей же еще? Мой, сосед, мой. — Очевидно, он забыл имя Фуада. — Ты что-то редко бываешь в наших краях…
— Да так уж получается.
— Дети у тебя есть, племянник?
— Два сына.
— Да хранит их аллах!
— Да хранит аллах и твоих детей! Как поживает Ага-Рза?
Алиаббас как-то сразу сник, помрачнел. Долго молчал, наконец сказал:
— Сосед, разве ты не знаешь, что Ага-Рза уже пять лет как умер. И ты тоже был на его похоронах, вместе с Курбаном-муаллимом. И на поминках вы были… в Ясамале.[7] Там Ага-Рзе за год до этого квартиру дали.
Фуад смутился, покраснел. Вспомнил: действительно, ходил с отцом на похороны и на поминки Ага-Рзы. Вспомнил даже, как говорил слова соболезнования Алиаббасу: «Пусть это будет вашим последним горем…» Ясно, его сбило то, что поминки были в Ясамале. В том Прошлом, что хранила память Фуада, Ага-Рза продолжал жить как друг его детства, сверстник, мальчишка с их улицы. Жена Алиаббаса — Гюльсюм-хала варила дома сахар и делала из него «красные петушки» на палочках, которые Ага-Рза продавал на углу. Как правило, он предварительно облизывал эти «красные петушки», отчего они становились блестящими, аппетитными, приобретали «товарный вид». Иногда он предлагал полизать «петушки» и Фуаду. Черкез-арвад, узнав об этом, отругала сына: «Не смей никогда этого делать! Красные петушки — отрава, в них краска. Тот, кто ест эту дрянь, обязательно заболеет». На деньги, вырученные за эти «петушки», они с Ага-Рзой ходили в кино. Посмотрели столько замечательных кинофильмов — «Индийская гробница», «Багдадский вор», «Тарзан»…
Да, сверстник Фуада, друг детства Ага-Рза остался навеки живым в его Прошлом. Потом они много лет не виделись. А тот Ага-Рза, что умер в Ясамале, на чьи похороны и поминки он с отцом ходил, — то был совсем другой человек. Его тоже звали Ага-Рзой, но он, Фуад, не знал его, никогда до этого не видел. Отец настоял, и он пошел. «Нехорошо, неудобно, — объяснил Курбан-киши. — Как-никак Алиаббас наш сосед, живем на одной улице, здороваемся. Да и ты с Ага-Рзой дружил в детстве. Прошу тебя, выкрой время — сходим».
Дома в Ясамале так похожи один на другой. Дворы этих домов тоже похожи один на другой. В одном из таких дворов бы сооружен вместительный шатер из брезента, столь похожий на все прочие поминальные шатры, в каких приходилось сидеть и пить чай Фуаду… Одни и те же слова соболезнования…