Со временем их отношения несколько изменились. После того, как Фуад закончил институт, женился, стал отцом, словом, отделился от родителей не только, так сказать, физически, материально, но и духовно, они, отец и сын, несмотря на редкие встречи, стали чаще разговаривать. Правда, инициатором бесед всегда бывал Фуад. Характер отца не изменился: не заговори с ним — он будет сутками молчать. В последние же годы они опять отдалились друг от друга. Но теперь причина была иной: занятость Фуада. Сколько он мог уделить старикам времени? Полчаса, сорок минут в неделю. «Как дела, как живете?» — «Ничего, спасибо. Как ты?» — «Я — ничего. Что у вас еще хорошего?» — «Да так, все по-старому. Как дети?» — «Спасибо, здоровы. Что у вас еще новенького?» В таком вот духе.
Как только отец и сын касались какой-нибудь серьезной темы, тотчас возникал спор. Оба нервничали. Курбан-киши — явно, не таясь, Фуад — в душе, сдерживая себя.
На следующий день после того, как Курбана-киши уволили с работы, Фуад, выкроив время, пришел к родителям. На этот раз он пробыл у них около двух часов. Пришел, чтобы утешить отца, поддержать его в трудную минуту. Но их разговор мгновенно обострился. Слово за слово, Фуад, не желая того, разбередил рану отца. Сказал ему:
— Сам виноват, что тебя отстранили. У тебя трудный, крутой характер. Когда ты заупрямишься, никого не хочешь признавать. Не можешь найти общего языка с людьми. Ты резкий, грубый человек. Максималист.
Вначале Курбан-киши спокойно слушал сына. Молчание отца раздражало Фуада, и он разошелся не на шутку. Приводил факты, примеры, вспоминал судьбы разных людей. Когда он наконец сделал паузу, Курбан-киши горько усмехнулся и сказал:
— Смотри, как изменилась жизнь. Раньше отцы наставляли сыновей, говорили: будь сдержанным, покладистым, не горячись. Теперь наоборот — сын учит отца: помалкивай, держи язык за зубами, если даже считаешь нужным что-то сказать.
Фуад объяснил:
— Это потому, что я старше тебя, папа.
Курбан-киши недоуменно пожал плечами:
— Я что-то не понял… Как это сын может быть старше отца?
— Да, старше. Возраст человека следует исчислять не количеством прожитых лет. У времени тоже есть свой возраст. Я старше тебя на одно поколение. Понимаешь? Я старше тебя, ибо в мой жизненный опыт входит и твой. Мне известен итог твоей жизни.
— Какая чушь! — засмеялся Курбан-киши. Долго молчал. Снова заговорил: — Я знаю одно: лицемеры, подхалимы, приспособленцы, двурушники существовали всегда и, видимо, долго еще будут существовать на земле, потому что и они плодятся, размножаются… Но кроме них на свете есть еще и наследники тех, кто не может лицемерить, приспосабливаться, хитрить. Во всяком случае, должны быть! — Курбан-киши пристально посмотрел в глаза Фуаду, добавил: — Я говорю о духовных наследниках.
Фуад не выдержал отцовского взгляда, отвел глаза. Тем не менее, выждав немного, возразил:
— Я говорю не о лицемерии. Речь не о приспособленцах и двурушниках. При чем здесь это? Но ведь, согласись, и упрямство, спесь, заносчивость тоже не помогают делу. Возьмем, к примеру, тебя… Новое здание школы было мечтой твоей жизни. Сколько сил приложил! Сколько здоровья потратил ради него! Другие не знают, но я-то знаю, как ты сражался за это новое здание. И вот первого сентября… кто-то другой… а ты…
— Видно, не судьба.
— Каждый из нас — хозяин своей судьбы. Тебе следовало быть немного благоразумнее, вот и все. Подумаешь, Гафур Ахмедли сказал тебе «ты»! Гафур Ахмедли — невежда, дурак, осел! Как можно было принести в жертву его невежеству свою судьбу, дело всей своей жизни?! Пропустил бы мимо ушей! Сделал бы вид, будто не слышишь…
— Но ведь слышал.
— Я сказал: будто! Будто ты ничего не слышишь. Будто ничего не произошло. Ты ведь понимаешь, о чем я. Словом, не придал бы значения. Но если уж его грубость задела тебя, ты бы тогда на собрании промолчал, а потом при случае нанес бы такой сокрушительный удар, что он до конца своих дней помнил бы тебя!
Фуад говорил, а Курбан-киши как-то странно и очень внимательно смотрел на сына, словно впервые видел его. Когда Фуад умолк, сказал с неожиданной для него кротостью:
— Не смог я, сынок… Проглотить не смог. — Помолчал, повторил: — Не смог.
— Зато, — сказал Фуад, — Гафур Ахмедли свел с тобой счеты. Как говорится, у медведя в запасе всегда есть хитрый номер…
Курбан-киши резко перебил сына:
— Зато… — Это слово он произнес, повторив интонацию Фуада. — Зато Гафур Ахмедли до конца своих дней никогда не скажет мне «ты».
На этом их разговор закончился, и они никогда больше не возвращались к этой теме.
И вот сегодня Курбан-киши вдруг спросил:
— Когда сдают здание? — Пояснил: — Я говорю про школу.
— До пятнадцатого августа комиссия должна принять.
— Ты пригляди там… чтобы не было тяп-ляп. Школьное оборудование я заказывал в Риге. С ним надо поосторожнее. Глаз нужен… а то… знаешь, как у нас… испортят, сломают что-нибудь…
Отец все еще жил мыслями о школе. Ничто не послужило ему уроком.
— Не беспокойся, — сказал Фуад.
Помолчали. Фуад взглянул на часы. Десять минут он еще мог посидеть.
— На днях звонил Гафур Ахмедли, — снова заговорил отец. Увидев, что Фуад удивлен, усмехнулся. — Интересовался моим самочувствием. Никак, тебя повышают, а? Спросил меня: «Курбан-муаллим, чем могу служить вам? Что надо?»
— И что ты ответил?
— Что я мог ответить?.. Сказал ему: с подлецами не разговариваю. И повесил трубку.
— Почему?
— Что значит — почему? Так мне захотелось, вот и все.
— Разве человек всегда делает то, что ему хочется?
— А разве человек всегда делает то, что от него хотят?
Фуад почувствовал, что отец раздражается. Замолчал, не стал спорить.
В комнату вошла мать со сковородкой в руке, поставила ее на стол.
— Извини, сынок… Знаю, ты спешишь… Что можно приготовить за десять минут? Съешь хоть яичницу. Замори червячка, подкрепись. Наверно, с утра ничего не ел. И мне будет спокойнее за тебя…
— Исключено, мама. Есть не буду, я сыт. Поел на банкете в аэропорту.
— Так ведь яичница… Ну хоть попробуй.
— Честное слово, не хочу.
Мать, огорченная, унесла сковородку из комнаты.
Фуад встал. И вдруг увидел на стене над кроватью отца большой фотопортрет Джейхуна и Первиза.
«Когда это они повесили?.. Или я просто раньше не замечал?»
К горлу его подступил ком, на глаза навернулись слезы. Неожиданно он почувствовал себя таким виноватым… Но перед кем? Перед отцом? Перед матерью? Перед детьми? Но в чем?
В чем он виноват перед ними?
«Странный, непонятный, запутанный мир человеческих отношений… — думал Фуад. И тут же мысленно возразил себе: — Разве странный? Разве непонятный? Столь уж запутанный? Извечная проблема — отцы и дети? А может, другая извечная проблема? Жизнь и мы? Мы, ее дети, делающие что-то чуть-чуть не так, наперекор ее — Жизни! — Порядку, ее Законам, ее Истине».
— Я должен идти, в семь у меня важное мероприятие, — сказал Фуад. — Завтра привезу к тебе врача из лечкомиссии.
— Зачем? Я уже хорошо себя чувствую.
Мать засуетилась:
— Я провожу Фуада и вернусь.
Курбан-киши желчно усмехнулся:
— Конечно, сам он дорогу не найдет.
Мать и сын вышли в галерею. Черкез-арвад зашептала:
— Он очень скучает по Джейхуну. Обожает его. Первиза тоже любит, но по Джейхуну прямо-таки с ума сходит. Только он строго-настрого наказал ничего не говорить вам… Пусть, говорит, внуки сами приходят, когда захотят. Я вчера позвонила вам от Анаханум, Рима обещала, что сегодня пришлет ребят. Да вот не пришли. Наверно, уроков много задают, поэтому… Не смогли…
Фуад кивнул:
— Да, мама, уроков много задают.
Они вышли на лестницу, спустились во двор. Фуад чувствовал: мать хочет еще что-то сказать ему, не решается.
Все-таки Черкез-арвад пересилила себя:
— Фуад, детка, да буду я твоей жертвой, не обижайся, пожалуйста, спросить хочу… Как там наш квартирный вопрос? Не слышно ничего?
Мать уже не раз заводила разговор об этом, просила сына помочь. И Фуад обещал: «Получите новую квартиру». На днях советовался с Шовкю. Тот сказал: «Поступай как знаешь, но если хочешь знать мое мнение, то я считаю: надо немного подождать. В данной ситуации это будет не очень хорошо. Недоброжелатели начнут писать во все инстанции: мол, Фуад Мехтиев злоупотребляет служебным положением, устроил квартиру своим родителям…»