Касум продолжал, довольный собой, неторопливо, с чувством и толком выговаривая слова:
— А почему бы нет? Он же ветреный человек. У него в голове постоянно ветер, вот бедняжка шапка и простудилась, подхватила воспаление легких.
Что остается делать Фуаду? Смеяться из вежливости либо тупо смотреть на Касума?
Или такой диалог:
— Касум, опять твои часы стоят?
— Стоят, Фуад-гардаш, опять заснули… Не знаю, отчего это их постоянно тянет в сон, никак не могут выспаться. Заведу их, они потикают немного, потом смотрю — господи, опять голова на подушке! — храпят…
В последнее время Фуад нашел средство противостоять этим глупым побасенкам: слушал Касума, но не слышал, что он говорит. Если это почему-либо не удавалось, он начинал утешать себя мыслью, что скоро им, ему и Касуму, предстоит расстаться. «Скажи спасибо Шовкю, — мысленно говорил он Касуму, — если бы не он, я бы уже давно турнул тебя. Ничего, немного осталось».
Фуад твердо решил: получив новую должность, он не возьмет Касума к себе водителем. И Шовкю не сможет обидеться на него. Начальнику управления, а этот пост он, Фуад, вскоре займет, положен свой штатный водитель, и он есть, к тому же неплохой парень — Али-Гусейн. Конечно, можно Али-Гусейна перевести на касумовский голубой «Москвич». Но ведь нехорошо получится. Как на это посмотрят? Скажут: окружает себя любимчиками, своими людьми, и так далее… Шовкю тоже должен понять. К тому же Касум ничего не теряет, остается на прежнем месте, или, в конце концов, поедет сторожить дачу брата Гамбара, будет у него садовником. А не поедет, так будет возить того, кто придет на место Фуада, то есть его, Фуада, преемника.
Его преемник! Кто же им будет? В последние дни Фуад часто думал об этом, однако к твердому решению не пришел. После долгих размышлений остановился на трех кандидатурах, но который из них станет его заместителем — решить пока не мог. Да и не было у него возможности, не было времени продумать этот вопрос досконально, всесторонне. Цейтнот! Вечный цейтнот! Впрочем, время еще есть, успеется, пусть сначала решится его, Фуада, вопрос. В сущности, конечно, его вопрос уже решен. Не сегодня-завтра об этом объявят официально. Но… ведь пока еще не объявили.
— Фуад-гардаш, школа уже готова, через месяц-другой сдадут. С осени начнутся занятия.
Фуад повернул голову, посмотрел из окна машины. Действительно, строительство трехэтажного здания за дощатым забором было почти завершено. Оставались лишь наружные отделочные работы.
Касум глубоко вздохнул, и Фуад понял: сейчас он опять заведет все тот же разговор. Сколько можно, господи! В конце концов, какое ему, Касуму, дело до всего этого?! У Фуада не было ни малейшего желания говорить на неприятную ему тему, уже сто, тысячу раз переговоренную, можно сказать изжеванную и пережеванную. Однако, кажется, Касум не был настроен словоохотливо. Странно, что это с ним сегодня? Мрачный какой-то.
«Что же все-таки я должен был спросить у него? Хоть убей, не помню».
Касум, решив, что первый его вздох не дошел до Фуада, вздохнул еще раз — более скорбно и, в конце концов не выдержав, сказал:
— Да накажет его аллах… — Помолчав немного, добавил: — Если у человека нога больше головы, что от него ждать? — Видя что Фуад не понимает, объяснил: — Клянусь вами, Фуад-гардаш, клянусь жизнью Гамбара, у этого типа размер шапки — сорок два, а обуви — сорок три.
Фуад рассмеялся. Все-таки иногда Касум говорил забавные вещи. Шутка удалась. Чтобы понять это, достаточно было представить себе Гафура Ахмедли — с его несоразмерно маленькой головкой (прямо-таки с кулачок) при тучном теле и высоком росте.
После того как Касум расстался с Шовкю, перед тем как попасть к Фуаду, он некоторое время работал водителем у Гафура Ахмедли, не поладил с ним, подал заявление и ушел. Всякий раз, когда разговор заходил об этом случае, он, как бы в подтверждение правильности своих действий, приводил слова брата Гамбара, якобы им перед этим сказанные: «Гамбар сказал мне: Касум, для нашего имени и фамилии, для нашего рода недостойно, чтобы ты был шофером у этого иуды, у этого подлеца…»
Когда Касум ушел от Ахмедли, Шовкю объяснил Фуаду сложившуюся ситуацию и посоветовал: «Возьми Касума к себе». Касум считал Гафура Ахмедли своим кровным врагом. И теперь, после того как ему стало известно, что Ахмедли плохо обошелся с отцом Фуада — Курбаном-киши, он стал, благодаря своей вражде с Гафуром Ахмедли, как бы еще роднее, ближе к их семье, на этот раз уже по линии отца Фуада. В глубине души Касум даже испытывал своего рода моральное удовлетворение, нечто похожее на чувство гордости: «Вот он каков — человек, обидевший меня! Смотрите, на кого он теперь поднял руку — на отца Фуада-гардаша, на свата Шовкю Джамаловича!»
Гафур Ахмедли возглавлял районный отдел народного образования. Месяц назад, благодаря его активным стараниям, Курбан-киши был уволен с поста директора школы, который он занимал тридцать лет. Курбан-киши в прямом и переносном смысле заложил фундамент здания этой новой школы, мимо которой они сейчас проехали. Новая школа! Тридцать лет мечтал отец перевести возглавляемую им школу из тесного, допотопного здания в новое, современное, построенное по образцовому проекту. Сколько сил, сколько нервов ушло на реализацию этой мечты! Наконец Курбан-киши добился положительного решения вопроса — строительство началось. И вот новая школа — его школа! — почти готова. Осенью в ней начнутся занятия. Первого сентября новый директор, месяц назад назначенный вместо него, разрежет ножницами красную ленту…
Говорят, что новый директор — человек Гафура Ахмедли. Кто говорит — земляк, кто — родственник, а кто — будто бы не то и не другое, просто, мол, они дружки-приятели, вместе проводят время, вместе кутят и так далее. И еще говорят, будто этот новый хорошо «подмазал» Гафура Ахмедли, чтобы получить директорское место. Говорят, с этого, собственно, и началась их дружба. Теперь их часто видят вместе: тот организует компанию — этот у него на почетном месте, этот собирает приятелей — тот у него во главе стола.
Касум говорил:
— Гафур Ахмедли — фрукт, каких мало. Я сказал тогда ему: твоя голова у тебя в желудке, ты отца родного продашь за тарелку жирного плова. Клянусь вашей жизнью, Фуад-гардаш, клянусь жизнью Гамбара, я сказал ему это прямо в глаза. Чтобы мне не видеть живым своего ребенка, если я вру!
И тут Фуад вспомнил: ведь у Касума заболел сын, вчера температура подскочила под сорок. Касум попросил Фуада отпустить его пораньше: надо было ехать за врачом, за лекарствами. Об этом он и должен был спросить Касума: как ребенок? Да все никак не мог вспомнить. А теперь, когда вспомнил, Касум не давал ему возможности спросить — вошел в раж, понося Ахмедли:
— Клянусь аллахом, я сказал ему прямо в лицо! Однажды он попросил меня, говорит: голова болит, раскалывается, съезди, говорит, в аптеку, купи мне пирамидону. Я уже был сыт им по горло, не выдержал, говорю: съезжу, почему не съездить? Только я, говорю, привезу тебе не пирамидон, а пурген. Он говорит: зачем мне пурген? А затем, говорю, что, когда у тебя болит голова, ты должен принимать слабительное — от живота, так как и голова твоя, и сердце твое, и душа твоя — все в желудке… Ты, говорю, лечи живот, голова твоя ни при чем. Когда я рассказал об этом Гамбару, он так хохотал, так хохотал… Потому-то Гафур Ахмедли и взъелся на меня. — Касум помолчал немного, затем хмыкнул: — Пурген, а?!
Он был очень доволен собой, своим остроумием. Но память подводила его: об этом случае он уже рассказывал Фуаду по меньшей мере раз двадцать.
Наверное, и Гафур Ахмедли порядком страдал от тупых, бессмысленных шуток Касума. В сердце Фуада шевельнулось даже нечто похожее на сострадание к заведующему районо: все-таки, бедняга, целый год терпел топорный юмор своего водителя.
Гафур Ахмедли, Гафур Ахмедли… Разумеется, Фуад испытывал неприязнь к этому человеку за его неблагородный поступок по отношению к его отцу, за то, что он сделал все это, зная, что Курбан-киши — отец Фуада, сват Шовкю, сделал, не посчитавшись ни с одним из них. Ничего, сколько бы индюк ни хорохорился, а котла не минует! Придет час — Гафур Ахмедли получит урок. Не только урок — удар, неожиданный и ощутимый. Но он и ведать не будет, в жизни не догадается, кто нанес ему этот удар, откуда, чья рука отвесила ему такую сногсшибательную оплеуху. Погоди, погоди, Гафур Ахмедли! Дай время! Настанет и твой черед! Займемся и тобой! Проклятый цейтнот!