Он внимательно посмотрел на Кульчинского.
Что-то уж очень Костька взволнован. Какой-то странный блеск глаз, словно у больного. Острит, как всегда, а не улыбается.
— Костя, ты как себя чувствуешь?
— В каком смысле?
— В обыкновенном. Давление, пульс?
— А, ты вот о чем. Все в норме. А что?
Их разговор неожиданно прервался: за входной дверью, на улице, кто-то зашагал по скрипучим доскам крыльца. Друзья, как по команде, выглянули.
От «крейсера» уходила женщина в зеленой кофте. Тут как тут.
Кульчинский и Додонов рассмеялись.
Возвратившись с рыбалки, Иван Алексеевич прежде всего выпотрошил и пожарил рыбу. Он ловко с ней управился, так как был привычен к домашней работе. В своей однокомнатной квартирке Николаев поддерживал образцовый порядок. Обстановка в ней была довольно скромная. В прихожей на вешалке висела одежда для службы — шинель, китель, плащ-накидка, а поодаль — рыбацкая одежда: старая шинель, старый китель и старая плащ-накидка.
В комнате стояли книжный шкаф, стол, деревянная кровать, застланная двумя солдатскими одеялами.
К холостяцкому положению Николаева в гарнизоне привыкли. Даже местным дамам наскучил разговор на эту тему. Давние попытки сосватать его потерпели решительную неудачу и не возобновлялись. Весьма осведомленная «перехватчика» несколько лет назад рассказывала такую историю.
Будто старшая сестра Николаева, живущая в Москве, познакомила Ивана Алексеевича со своей подругой. Сестра заметила, что наконец-то удалось заинтересовать брата. Он охотно встречался и беседовал с миловидной и скромной молодой женщиной.
Отпуск подходил к концу, и сестра предложила Ивану Алексеевичу пригласить к ним домой свою подругу. На эту встречу она возлагала большие надежды. Николаев согласился.
В назначенное время подруга сестры приехала. Собрались и родственники Николаевых, также приглашенные к ним в тот день. Ждали только Ивана Алексеевича. Он ушел с утра и куда-то запропастился. Прошел час, другой… И только тогда сестра заметила, что исчез чемодан брата, а на буфете обнаружила записку: «Срочно вызвали в часть. Вылетаю. Целую. Ваня».
Поговаривали, что Иван Алексеевич остался верен своей фронтовой, неудавшейся любви.
Пожарив рыбу, полковник присел к столу и взялся за газеты. Читал он их медленно и вдумчиво, так же, как приказы, приходившие в полк, перечитывая важные места, подчеркивая их чуть приметным штришком карандаша. У Николаева была хорошо подобранная авиационная библиотечка. Рядом с книгами специальными стоял томик М. Галлая, воспоминания других известных летчиков.
В воскресенье полковник обычно не ходил в летную столовую, а когда замполитом был Фирсов, направлялся обедать к нему или приглашал его к себе — на рыбку. Оба они любили поговорить за столом о службе. У Фирсова была стариковская манера немного брюзжать, беззлобно вышучивать всех в полку,
«А не сходить ли мне теперь к Агееву, — подумал Иван Алексеевич. — Он пока без семьи — она в Рязани, у родных, ждет квартиру. Можно и Агеева пригласить на рыбку. Тут и потолкуем. На стоянке и в кабинетах толком не поговоришь».
Майора в гостинице он не застал и направился к казарме. Стояла предвечерняя душноватая жара. Издалека было видно, как над метеобудкой вяло болтается полосатый конус.
В спортивном городке занимались солдаты. Они разделись до пояса. Тела были еще белые, зимние, а лица и шеи по ворот гимнастерок прихвачены краснотой: «авиационный загар» задешево достается на самолетной стоянке. В волейбол играли шумно, но неумело…
У помоста со штангой было людно. Ласково оглаживая гриф штанги, нагнулся над ней какой-то здоровяк. Виден был его круглый затылок и крутые бугры плеч. Кто бы это? Не солдат. Уж очень матерый!
Здоровяк рванул штангу и мягко подсел под нее, пружинисто поднялся во весь богатырский рост. На вспотевшем лице застыла улыбка. Ишь ты, замполит. Хорошо работает.
Штанга бухнулась на помост.
Николаев с удовольствием разглядывал плотное, литое тело, круглое лицо майора с широкой мальчишеской улыбкой. Ничего боровок! Иван Алексеевич почувствовал, что и сам улыбается.
— Проголодался, поди, чемпион?
— Быка съем, товарищ полковник.
— Ну быка на удочку не возьмешь, а окуньками угощу.
— Собственного улова?
— Покупных не вожу.
— Сейчас забегу переоденусь.
— И так хорош. У меня и ополоснешься. Пошли.
Ел Агеев — загляденье. Крушил крепкими зубами рыбу, холодное мясо, оставшееся с субботы, захлебывал холодным чаем.