С матерью и отцом он жил на окраине небольшого приморского городка, рыбацкого и курортного.
Отец всю войну провел на фронте автоматчиком в стрелковой роте. Вернулся исхлестанный свинцом. Он тихо радовался своему благополучному возвращению. Работать пошел по довоенной специальности — бухгалтером на рыбозавод. Орден Отечественной войны ему вручили осенью сорок пятого: как раненому солдату, обойденному наградами на фронте.
Мать, лет на десять моложе отца, смуглая, энергичная южанка, очень переживала за мужа: был в самом пекле и не слишком отличен. Ругала его: «Тюхтя. Вон твои дружки в люди вышли, хоть и в пехоте не воевали. Один — в горсовете, другой — директор ликеро-водочного. А ты сидишь у моря, ждешь погоды».
С весны Кульчинские сдавали обе комнаты и увитую виноградником веранду приезжавшим с севера «дикарям»-курортникам, а сами переселялись в сарайчик. Мать весь день хлопотала по дому: убирала комнаты, стирала на постояльцев, готовила им обеды. А по вечерам Костя видел, как она ярко красила губы, надевала платье из заграничного панбархата и выходила на приморский бульвар гулять с подружками.
Отец отмахивался от ее упреков, отшучивался: «Скажи спасибо, что жив остался». Он пробовал рассказывать матери про фронт. Та слушала плохо: было страшно. А страшного она не любила. Она ходила в курзал все больше на заграничные фильмы и после со всеми подробностями рассказывала о них Костьке.
Отец в кино не ходил. Он с сыном оставался в сарайчике, и наступало хорошее время: отец вспоминал фронт. Костька был самым лучшим слушателем. Вот они под бомбежкой. Вот вскакивают, бегут в атаку, стреляя на ходу. Вот немецкий танк утюжит окопы. Смертей, ранений не замечал. Сознание десятилетнего человека отбирало самое яркое. Он вскакивал, размахивал руками и, приставив к тощему животу воображаемый автомат, палил и палил.
Он очень обижался за отца. Мать права! Отца несправедливо обошли. Разве может такой человек, герой, сидеть за письменным столом и считать, считать цифирки, как на уроках арифметики?
Слушать отца приходилось редко. Мать не давала прохлаждаться. Она не могла смотреть равнодушно, если Костька сидел без дела: пусть или уроки учит, или помогает по дому. Она посылала его на базар, шумный, пыльный, забитый в ту пору не мясом и маслом, а трофейными отрезами из искусственного шелка, зажигалками, часами-штамповками и поношенной военной одеждой. Случалось, они шли на базар вместе: курортники просили продать то платьице, то костюмчик. Приторговывал Костя грушами и виноградом из своего сада. Он хорошо знал цены, не обсчитаешь.
Море было под боком. По дороге из школы или по пути с базара он сбрасывал одежонку, кидался в волны. Купался он вдалеке от платного, так называемого медицинского пляжа с его грибками, топчанами и белыми весами, близ порта, где голубое море припахивало рыбой и мазутом.
Тут-то однажды с ним и случилась памятная история.
В тот день плавные невысокие валы накатывались на плоский песчаный берег. Костька знал, что стоит отплыть на десяток-другой метров, и волнение не будет так уж чувствоваться. А неподалеку на якоре стоял редкий в порту гость — огромный пассажирский теплоход.
С борта теплохода соблазнительно свисал трап. Можно забраться на палубу,
Костька плыл третьим. Двое дружков его, миновав красные железные бакены, ограничивающие зону купания, дотянулись до трапа. Ему уже не оставалось места. Но Костька все же уцепился и через головы ребят полез вверх. Было жутковато. Трап качался. Борт, скользкий, холодный, поднимался к самому небу. Дрожа и замирая, Костька долез до конца трапа, перевалил через поручни фальшборта. Не замечая, что с трусов на палубу стекают ручейки, Костька любовался плетеными креслами, никелированной буфетной стойкой и удивительным бассейном с голубой водой, в котором плескались пассажиры.
К нему помчался матрос. Он был совсем рядом, когда Костька его заметил. Испугался. Не успев ничего придумать, бросился к борту, перекинул ноги через барьер, пытался нащупать трап. Не удавалось, тот был в стороне. Матрос грозил кулаком. Костька сучил ногами, повиснув над пропастью, и вдруг, неловко повернувшись, сорвался и полетел вниз.
Сердце сжалось в комочек. С молниеносной быстротой неслись видения. Он успел повидать мать и отца. Отец прикреплял к пиджаку орден. «Я никогда, никогда больше не увижу их», — резнула острая мысль…
Костька даже не очень ушибся. Инстинктивно он успел распрямиться и врезался в воду, оставив за собой всплеск и бурунчики. Когда вынырнул, жадно, мелкими глотками стал хватать воздух. Ребята, оторвавшись от трапа, плыли к нему. Костька решил, что они собираются его спасать. Но ребята об этом и не думали. На их лицах был написан откровенный восторг. Фыркая и отплевываясь, они приблизились к нему, закричали: