И тут Виктор увидел, что еще один человек не отходит от шахматного домика. Он топчется: то пойдет к входу, то отойдет, и вообще какой-то неуправляемый.
Кто бы это мог быть? Вглядываясь в полутьму, Виктор приблизился к «неуправляемому». Вот те на, Кульчинский!
— Костька, ты что? — окликнул Виктор. — Чего ты бродишь?
Кульчинский не отозвался, он заспешил к стартовому командному пункту и юркнул в приоткрытую дверь.
«Смотри, даже разговаривать не хочет, — обиделся Виктор, — ноль внимания, будто меня тут и нет. А впрочем, что ему сейчас я — неприкаянный и безлошадный. Охота ему выслушивать мои излияния, когда он одной ногой в кабине и скоро такая каша заварится, что только держись».
И словно отвечая на его мысли, на старте еще громче взревели двигатели. Истребители пружинисто рвану-* лись с места. Они разом оторвались от бетонки и скрылись в облаках.
Между тем Константин Кульчинский, не пожелавший разговаривать с Додоновым, переживал мучительные минуты.
«Летаем по сложному варианту». Слова эти он ощутил физически, они давили на него, как перегрузка при крутом развороте. «По сложному… Сложняк!»
Почему ему так не повезло. В июле непогода случается редко, ее иногда неделями ждут, чтобы отработать полеты по программе, а тут, пожалуйста, что ни день, то гуще облака, да еще «сложняк» угодил на учения, когда пойдут самые тяжелые и неожиданные перехваты.
То, что было в проклятую субботу, обязательно повторится. Опять он попадет в этот «звездный мешок», испытает страх, беспомощность, выворачивающие душу наизнанку. Хватит ли у него самообладания, чтобы сбросить фонарь и катапультироваться? Второй раз не подвернется окно в облаках. Так не бывает.
Не повезло! А могло бы выйти проще. Он все точно рассчитал. Полетает месячишко в простых метеоусловиях. А потом подвернется ночной полет потрудней. После него скажет доктору, так, невзначай скажет: «Похоже, появились иллюзии, потеря пространственной ориентировки…»
Про сброшенный фонарь, глядишь, к тому времени забудут. Все спустится на тормозах. Тогда и станут с ним заново проходить полеты в сложных условиях. Повторение— мать учения. И он бы отделался от этих иллюзий, от дурацкого наваждения.
Теперь этот план гроша ломаного не стоит. Думай, Костька, думай, может, выдумаешь что поумнее.
И топтался у СКП, не находя решения, Константин Кульчинский, человек точного расчета, который никогда ничего не забывал, ни расчески, ни тумблера.
Признаться? Тогда выплывет дело с сорванным фонарем. Вылететь в эту ночь «в сложняке» на перехват — опять «звездный мешок».
Впрочем, стоп. А если он сам выложит все начистоту Николаеву, а еще лучше — Агееву; виноват, запутался, сбрехнул в горячке, что сорвало фонарь, а обратно — ходу не было. Теперь, мол, совесть замучила, да и Веснина пожалел. Обидно же, парень ходит — страдает. Он, лейтенант Кульчинский, признается сам, раскаивается, берет вину на себя… Лучше поздно, чем никогда… Повинную голову меч не сечет. И как еще там?..
— Костька, ты что? — услышал он. — Чего ты бродишь?
Голос Додонова подстегнул его. Скорей уйти от пристальных глаз Фитилька, от его вопросов. Уж лучше прямо к полковнику.
Не замечая, что пара истребителей уходит в воздух, что началась боевая работа, Кульчинский взбежал вверх по ступенькам стартового командного пункта.
Судейкин и Веснин у истребителя долго ждали Кульчинского, но так и не дождались. Практичный инженер сказал им, что одной «девяткой» они не отделаются, надо помочь обслужить и другие машины. Разве не видно, какая кругом катавасия пошла. Пока суд да дело, пусть во второй зоне, на заправке, помогут. Нечего лодыря гонять,
Судейкин забурчал себе под нос и так въелся в работу, что Михаил за ним просто не поспевал.
В сиянии ламп дневного света, в отблесках самолетных фар, в лучиках карманных фонариков Веснин видел гибкую, жилистую фигуру Судейкина то у топливозаправщика, то у автопускача, то у плоскости истребителя. Пров Васильевич был быстр на ногу, поворотлив, казался на десяток лет моложе,
Своими понуканиями и придирками он загонял вконец медлительного Мишку,
К полуночи у обоих были усталые лица, запавшие глаза и острое, сосущее ощущение голода в желудке.
За всеми хлопотами Судейкин успевал еще и перекуривать.
— Пойду-ка в чисто поле, — говорил он и ненадолго отбегал от стоянки или от кранов заправки в темень. И быстро, в несколько затяжек расправлялся с папироской.