На высоком загорелом лбу полковника заметен красный рубец от фуражки. Пожалуй, он вызывает какое-то теплое, домашнее чувство: устал, намаялся. Но Виктор прогоняет это чувство. Сейчас оно ни к чему. Какие уж тут душевные мысли, когда слушаешь эту чертову запись. Сквозь глухие шорохи, трески и хрипы прорывается вялый, напряженный голос. Словно кто-то сжимает горло говорящему. Отвратительно. И все же, никуда не денешься, это голос его, Виктора Додонова, это его доклады на землю, штурману наведения и руководителю полетов. Вот один из них, кажется, последний и самый мерзкий’. «Горючее на исходе»…
Магнитофон зашипел. Полковник перемотал ленту и запустил ее вновь. И чего он еще пытается услышать, вроде все ясно? Положение у него, Виктора, незавидное. Взяли и ткнули его в собственное… Эх, да что там говорить. Ну, виноват, крепко виноват. Разве он не понимает? Еще в воздухе разобрался в своей ошибке и тянул машину, тянул, как только мог. Когда посадил — руки дрожали. Чего же еще надо полковнику? Иезуитство какое-то…
Виктор снова поворачивается к командиру. Все-таки угрюмое у него лицо. Лицо неудачника. А ему действительно не повезло, нашему Николаеву… Ивану Алексеевичу. Всего лишь полгода назад получил полковника, а его сверстники уже давно носят генеральские лампасы.
Виктор вспомнил, как прошлой осенью в полк прилетел генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. О его прибытии стало известно всего лишь за день, и начальник штаба не дал солдатам спать, заставил всех наводить лоск. Чистили полосу, рулежные дорожки, латали многострадальную шоссейку. Подняли весь женсовет и спешно шили голубые занавески на окна солдатских казарм. Дырку в заборе заделали новым тесом.
Генерал сам пилотировал истребитель. Посадил он его чистенько, точно притер к бетонке. За посадкой следили все летуны, они высыпали на аэродром и замерли в почтительном отдалении. Легкий, с юношеской фигурой, в ловком, обношенном летном обмундировании, генерал спрыгнул с плоскости, будто не заметив протянутую ему руку начальника штаба.
Оглядев вытянувшееся перед ним полковое начальство, он с улыбкой на усталом и веселом после полета лице прямо направился к командиру полка. Подошел к нему, крепко обнял.
Рядом со стройным, моложавым генералом Николаев выглядел нелепо. Неуклюжий, со слишком широкими сутулыми плечами, в новой, надетой к случаю, еще не обмявшейся шинели, он, растопырив руки, склонился к генералу, не решаясь его обнять.
Виктор знал, что генерал и Николаев на фронте были однополчанами. Они летали в Заполярье. На счету генерала было десятка полтора сбитых немецких самолетов. За Николаевым тоже числилось несколько. И хотя у него не было Золотой Звезды, да и орденов было намного меньше, все же и он понюхал пороху. И вот поди же, один ушел так далеко, а второй всего два года тому назад стал командиром полка. Лет двенадцать ходил в замах. Виктор испытывал обиду за него, будто в чем-то сам был обманут.
Наконец магнитофон, скрипнув, умолк. Додонов повернулся к полковнику, подождал, что тот скажет. Но Николаев, как и прежде, не проронил ни слова. Потом, задумчиво кивнув головой, отпустил Виктора. Иди, мол, пока с миром, а там видно будет. А сам — Додонов это слышал — сам снова запустил магнитофон.
Будет стоять и слушать. Ну и пусть. Пускай наслаждается этим концертом звукозаписи. А он, Виктор, пойдет домой.
Додонов вышел на шоссе. Парило. Вязкий асфальт прилипал к сапогам. Не подтянутая как следует планшетка крутилась на ремне, сползала за спину. И вообще все было не так и вызывало досаду.
И тут ему пришла в голову мысль, что и он самый настоящий неудачник. Может, лет через двадцать летчик Додонов дослужится до командира полка. А скорее всего и до ком зека не дотянет, У Николаева за плечами война, а у него, Додонова, всего лишь военное училище и год службы в полку.
Да еще такая история, которую ему непременно припомнят, и, конечно, теперь же, после сегодняшнего бездарного полета. Недаром Костя Кульчинский назвал его потенциальным носителем ЧП. Вот Костька — тот летчик волей божьей. В какую переделку попал и, будь здоров, выбрался.
Виктор сошел с раскисшего асфальта на обочину, идти стало ловчее. Чтобы отогнать досадные мысли, он прибег к испытанному приему: стал посмеиваться над собой. «Вы, товарищ лейтенант, карьерист. Спите и видите генеральские погоны. Офицер-то вы без году неделя, а уже размахнулись… При таких далеко не блестящих обстоятельствах собираетесь занять почетное место в отечественной авиации».