Запасаться продуктами и контрабандой, тащить их в лагерь строго воспрещается. Каждый участник перед возвращением в зону подвергается телесному обыску, но процент успеха этих обысков невысок. Не разденешь же человека при 30 градусном морозе. Шуба толстая, а ощупывают нас, не снимая перчаток. Как им определить, например, что грудь и пузо человека прямо на коже обложены ломтиками сала? Как им определить, что между бедрами человека висит дополнительная сумочка с каким-то питательным содержимым? Одним словом, в 12 часовых походах за продуктами участвовали не зря.
Намного меньшим уважением пользуются походы за дровами. Где-то в лесу, на расстоянии 3-5 километров от лагеря навалены шестиметровые отрезки стволов высоких сосен. Для того чтобы подвести к лагерю доброе количество этих тяжеловесов, составляются санно-человеческие колонны, причем стволы-длинномеры кладут на двое саней – головной и хвостовой – по три или шесть штук, смотря какого они диаметра. В упряжке такой повозки до 20 человек. Дорога к этим штабелям древесины тянется по открытому полю, где сугробы бывают высотой полтора метра. Продвижение по этой дороге человеческого тягла по не прочищенному заранее пути требует мобилизации последних сил, и эти походы без жертв не обходятся. Падают ребята от истощения, подняться больше не могут или не хотят. Приходится выделить одну упряжку для возвращения в лагерь тех, кто переоценил запас физических сил.
А чем люди мотивируют выход на такие изнуряющие предприятия? Одни хотят избежать скуки, бездельничанья в плохо отапливаемом бараке, другие охотятся за куском добавочного хлеба и четвертью литра пшенной каши, а большинство, пожалуй, не отрицают оба мотива.
Прошел декабрь. Как провели рождественский праздник, не помню. Думаю, что отметить праздник не хватало душевных и материальных ресурсов. Провели эти дни как рабочие, так как церковные праздники вообще в Союзе не признавались, а тем более даты праздников по григорианскому календарю. Как встретили новый 1945 год, также из памяти извлечь не удается. Равнодушная, наверное, была эта встреча. Предстоял конец войны, в этом сомнений не было. Но, что будет с военнопленными, никто знать не мог.
Новый 1945 год. Вызывают меня на проходную. Встречает комендант школьной зоны: «Берите свои вещи, не вернетесь сюда. Будете старшим обслуги школьной зоны». Просто не верится мне. А откуда взята такая высокая оценка моих способностей – представления не имею. Неужели освоение русского языка дало первый выигрыш?
Старший обслуги – это, с точки зрения рядового военнопленного, наиболее желанная должность в лагере. Ему подчиняются не только дровоколы, дворники, дрововозы и персонал разных мастерских, но и персонал кухни! Все-таки не могу подавить кое-какие сомнения в своих способностях руководить таким изысканным кругом пленных-профессионалов, к тому же еще в школьной зоне. Сомнения оказались оправданными. Сотрудники обслуги решили так: «курсант = доносчик», и найти подход к ним было затруднительно. Чувствовалось, что совет бригадиров обслуги решил доказать командованию, что старший обслуги – должность ненужная. Работу организовали без меня, и, если я пробовал ввести новые порядки, они от советского начальства добивались отмены моих нововведений.
Но, несмотря на такую волокиту, – выиграл и я. Мне отведено было небольшое помещение – своего рода бюро, – куда редко кто заходил. Там сидел многие часы над бумагами и работал над дальнейшим совершенствованием знаний русского правописания и составлял словарь. Нашлись книги на русском. Впервые читал «Повести Белкина» и «Капитанскую дочку». Успехи в изучении лингвистики подняли мою самоуверенность в противовес плохим результатам по должности. К тому еще я имел возможность в любой момент обратиться к разным лицам советского начальства и в беседах на практике проверить теоретические достижения.
Шла весна 1945 года. Командование, очевидно, убедилось в том, что именитые бригадиры обслуги справляются с делом без старшего, который в качестве доносчика не проявлял никакой инициативы.
Глава 7: Пыра на торфу.
Весна – лето 1945 г.
Неожиданно получаю приказ: «Взять вещи, направиться к проходной рабочей зоны!» Там собралась группа военнопленных «первой категории», исключительно немцы. Это положительный факт, ибо в этом крупном лагере могли бы набрать смешанную команду из представителей всех наций Европы.
Многие из собравшихся были знакомы мне: командиры батальонов и рот, бригадиры, повара, хлеборезы, дровоколы – одним словом, «богатыри» по физическому состоянию. Всего около 100 человек. Сопровождаемые конвоирами во главе с офицером отправляемся в путь. Направление знакомое – на юг, там расположена железная дорога. В четвертый раз пешком отмеряю дорогу до города Вязники. Там сажают в специально выделенные для нас пассажирские вагоны. Поезд идет на восток, и после непродолжительной поездки приказывают выйти на станции города Дзержинска. Далее двигаемся пешком на север. Никто не знает, зачем и куда. Конвоиры молчаливы, как мертвые.
Углубляемся в лес, вдруг видим – на поляне маленькая деревушка, а за ней торчат вышки. Только с совсем небольшого расстояния выясняется, какого рода этот лагерь: земляночный. Нам, привыкшим к двухэтажным корпусам с большими окнами, попасть в землянки – первый страх. Зашли в зону, видим своих земляков, и с еще большим страхом осознаем: исключительно дистрофики.
Ясно теперь, почему из центрального лагеря выслали сотню «богатырей»: состав пленных изнурен до предела и требуются новые запасы для укрепления трудового фронта. Но какого рода этот фронт? Слышится слово ТОРФ, а никто из нашей группы не имеет представления о том, что означает «работа на торфу». Но пока всех вновь прибывших загоняют в пустую землянку на карантин. Две недели заключения в загороженной колючей проволокой карантинной зоне. Занятий нет, целый день сидеть на нарах или ходить вдоль и поперек небольшой площадки отведенной нам зоны. Имеют место первые разговоры с представителями основного состава лагеря – криком на расстояние 20 метров.