Переводчица никак не справлялась с делом. Допускала грубые ошибки. Не успевала она дословно перевести текст обвинительного заключения потому, что оратор читал без перерывов, и из-за недостаточного знания немецкого языка.
В ходе разбирательства она искажала смысл вопросов суда к обвиняемым и ответов обвиняемых. Сердце у меня сжалось, трепетал я от волнения, внутренне кипел, хотелось перебить и объяснить, в чем ошибаются, но на меня никто не обращал внимания. Обвинение гласило коротко: «Призыв к организованному нарушению дисциплины». О голодовке не было и речи.
Вот и настала одна из страшнейших минут моей жизни. Вызвали меня по фамилии. Тот офицер, который руководил делом, очевидно прокурор, задал мне вопрос:
– Известно ли вам, что ходить из корпуса в корпус в госпитале – запрещается?
– Да, отвечаю. Но… – продолжать мне не дали.
Собрался я объяснить, что, например, военнопленные врачи должны были по надобности работать во всех трех корпусах, а они жили в корпусе No 2. Как им выполнить работу без перехода в другой корпус? Никто им до сих пор не мешал делать свое дело, а вдруг это называют нарушением дисциплины. Бывало, что заболевали члены кухонного персонала. В помощь поварам тогда посылали необходимое число людей из дворовых, которые при раздаче пищи должны были ходить из корпуса в корпус и т. д. Но самое главное – никто из начальства за все время моего пребывания в госпитале не обращал внимания на невыполнение того правила режима.
Поднял руку в знак просьбы о слове, но никто внимания не обратил на меня. Выступление так называемого защитника было плачевно жалкое. Отдельные фразы его речи у меня в памяти не остались. Помню только, что меня охватила беспомощная ярость. Разве это суд? Нет! Это трагедия по заранее составленному сценарию.
Приказ был подняться, объявили приговор немедленно после того, как выслушали пустую речь защитника. Значит, приговор был готов до начала разбирательства. Всю жизнь не мог избавиться от мысли, что одно мое слово «да» могло быть той каплей, что оправдывала предусмотренный приговор.
Дочитав до настоящей страницы, читатель, наверное, смог убедиться в том, что в моей памяти твердо зафиксированы многие, многие детали событий того периода моей жизни. Но вытащить из глубин памяти содержание приговора не могу. Заключение, трудовой лагерь – это все, что помнится. Очевидно, в момент объявления я находился в состоянии шока, которое блокировало способность мозгов воспринимать происходящие кругом события.
Никого из подсудимых я в жизни больше не встретил. Навести справки о судьбе бывших военнопленных в ГДР считалось скорее преступлением, чем актом гуманности.
Если на моей совести есть хотя бы небольшая часть вины в том, что товарищам пришлось страдать от несправедливости советского судопроизводства, уверяю, что всю жизнь мысленно прошу у них прощения. Надеюсь, однако, что с этими подсудимыми не случилось самого плохого, и об этом шли слухи. В 1946 году одного военнопленного вывели из лагеря по причине какой-то кражи. Начальство объявило, что вор отдан под суд и ему воздадут должное. Через год, когда я все еще занимался искуплением вины немецкого народа, поступила открытка из Германии от этого «преступника».
Вернулись мы в лагерь в мрачном и печальном настроении. Остальные свидетели судебного спектакля следили за странным разбирательством только через слова переводчицы, и тем сильнее возмутились, услышав от меня о том, что там произошло на самом деле.
Справедливости ради, все же хочется упомянуть о том, что советских военнопленных в германских лагерях за «вызов к организованному нарушению дисциплины» вешали без судебного разбирательства.
Жизнь в госпитале со временем вернулась в нормальное состояние. Следует отметить, что судебный шок отнюдь не коснулся всех жителей госпиталя. Жители лагеря отстаивали свою позицию в таком смысле: «Мне какое дело? Они врачи – интеллигентные люди. Не могли, что ли трезво, оценить условия в госпитале, где большинство состава больные, изолированные в отдельных корпусах? Издали видно было, где источник возмущения. За шесть лет плена они должны были убедиться в том, что органы МВД не церемонятся при поиске любого рода зачинщиков и их наказании. Они должны были считаться с тем, что сыщики немедленно их обличат. А кому эта голодовка принесла какую-либо пользу? Принесли себя они в жертву ни за что».
Обустройство Вериного хозяйства приблизилось к концу. Специалисты продолжали представлять разные предложения по усовершенствованию домашнего хозяйства, но Вера довольствовалась тем, что уже было. И деньги у нее были на исходе. Честно она заплатила за все, но о репатриации специалистов ни слова больше не говорила. Слишком, очевидно, она переоценила свои возможности оказать влияние на тех лиц, которые сидели за штурвалом власти при определении состава очередного поезда в Германию.
Зима была особенно холодная. Неделями стояли морозы чуть ниже 40 градусов. Дрова для топки корпусов за лето и осень заготовили в должном количестве, так что мерзнуть в жилых помещениях не пришлось. В один прекрасный вечер в середине февраля, вечерком, компания членов обслуги сидит в теплой столовой хозяйственного корпуса. Одни играют в шашки, шахматы и карты, другие режут по дереву, рисуют, читают (в госпитале есть книги на немецком языке, которые привезли из запасов бывшего автономного края немцев Поволжья).
Вдруг в двери появляется помощник дежурного офицера, военнопленный, который выполняет обязанности связного или посыльного: – «Фритцше, немедленно тебе явиться к оперативнику!»
Ой, как мне надоело общаться с этим отделом. Кроме оперативника, никто другой не мог довести дело голодовки до уровня суда. Страшно ненавижу его, несимпатичного и по внешности и по обращению с пленными. Широко распространенный обычай оперативников – после неудовлетворительного допроса посадить допрашиваемого в карцер, он практикует это часто. Карцер – это небольшой чулан в пределах будки проходной, где и находится бюро оперуполномоченного. Будка построена из сруба, а в карцере щели между отдельными бревнами не конопачены, т.е. ветер дует сквозь это помещение. При сорокаградусном морозе несладко там провести ночь. Поэтому принята такая профилактика – очень тепло одеться, перед тем как явиться к оперативнику.