Глубочайшее желание пленного – выход на свободу – сбылось. Специалисты обслуги снова подготовили вагоны, в этот раз приблизительно на 150 человек. Познакомили нас со списком репатриируемых, и в нем помимо пациентов медчасти нашлись как я, так и те ремесленники, которые решили довериться Вере. Какая игра слов: имя этой женщины Вера.
Мы в нее поверили, и с этой верой не пропали. У меня камень свалился с сердца.
Глубокое уважение к Вере выросло еще больше, когда мы узнали, что начальник хозяйственной части, узнав о репатриации специалистов, взорвался в неистовстве. Собрались улетать от него живые источники немалых богатств, а он стоит беспомощный перед решением всемогущего оперативного отдела. Какая борьба тогда разыгралась за кулисами, для нас это осталось тайной. Демонстрировалась власть чекистов над производственниками.
Тронулись в путь 26 февраля. Вера заранее нас предупредила, что поедем в Германию «с гаком». Первая цель – г.Балахна. Балахнинский лагерь военнопленных полностью распускается первым по Союзу – как поощрение за самые высокие показатели труда.
Начальник Фикс.
г. Балахна март 1949 г.
Пребывание наше в балахнинском лагере было недолгое, всего три с чем-то недели. Но не могу не включить в настоящие воспоминания те события, о которых мы узнали за данный период.
Работала своего рода «биржа новостей». Значит, мы были в курсе дела о том, в каком лаготделении военнопленные как живут. О балахнинском лаготделении еще в 1945 году поступали страшные известия. Работа на выгрузке из баржей древесины крайне тяжелая, кормят очень плохо, люди умирают.
Так и сложилось прозвище – «смертный лагерь». Туда попасть все боялись. В 1947 году поток страшных новостей из Балахны затих. На этот лагерь больше не обращали внимания. Теперь нам предоставлялась возможность из прямого источника узнать, что там произошло.
Стоны из этого лагеря со временем дошли даже до Москвы. Появилась комиссия ГУПВИ, начальство лаготделения якобы отдали под суд, заменили весь персонал, начальником лагеря назначили майора по фамилии Фикс. Он – еврей – стал действовать по девизу «живи сам и дай жить другим». Весь состав военнопленных на определенный период времени освободился от производственной работы.
Фикс на кое-как понятном немцам идише объяснил, что откроет ворота. Бежать все равно бессмысленно, беглеца поймают обязательно. Лучше бы поискать работенку у гражданского населения. Кто ремесленником, кто дворовым, кто, может быть, и другом одинокой женщины. Можно заработать рубли или продукты, можно веселиться.
Поработали люди, кто как умел, быстро поправились. Когда настало время вернуться на производственную работу, физическое состояние ребят оказалось нормальным. Трудно сообразить, как удалось поднимать выполнение норм в среднем по лагерю выше 200 %, но сомневаться в таком факте не было причин. На рабочих местах поддерживался крайне вольный режим. Двести процентов давала бригада, и сквозь пальцы начальство и конвоиры смотрели на поиск работенки «налево». Стали зарабатывать наличные от тех организаций, у которых военнопленных на счету не было.
За такой режим немцы с охотой отплатили самоотверженным трудом, когда начальник Фикс иногда ночью поднимал весь состав на разгрузку баржи. Все полагали, что оплата за этот труд уходит в карман начальника, но никто из-за этого ропота не поднимал.
На границе при переходе на европейскую колею освобожденных в последний раз подвергли основательному обыску. Искали всякие записки. Боялись того, что военнопленные могли информировать публику западных стран о конкретных случаях гибели товарищей в советских лагерях. Список с адресами погибших или оставшихся в лагере живых военнопленных, выявленный при этом обыске, был равносилен билету на обратный проезд. Упрощения ради принято было отбирать все, что могло служить материалом для записи, значит, все книги, тетради и фанерные дощечки. Последние потому, что умелые мастера додумались прятать списки погибших в днищах фанерных чемоданов, экспорт которых из Союза в Германию в момент моего возвращения уже запрещался. Выявление спрятанных списков могло привести к дополнительным карательным мерам. Такие события отнюдь не считались редкостью.
Что было у меня? Сумка, сшитая из мешка из-под сахара. В нем много богатств, которые, по слухам, представляли дефицит в советской зоне Германии и которые я накопил в подарок родителям: мыло, нитки, иголки всех видов, кнопки – как нажимные, так и простые, материя для платья и рубашек. Кроме того, штук десять технических монографий, краткий курс истории ВКП (б) и около тысячи сигарет. Но самым большим сокровищем я считал около сотни фотографий, которые в лагере No 469-1 снимали и продавали официально, с разрешения начальника по политчасти майора Ройтберга. Я готов был пожертвовать многим для спасения этих фотографий. Нам в лагере выдали справку со штампом учреждения МВД о том, что фотографии прошли цензуру и допускаются к вывозу из Союза. Но признает ли контролер такую справку действительной?
Посредине большого зала стоял длинный ряд столов с узкими проходами между ними. Перед столами длинные очереди ждущих обыска «выпускников», за столами контролеры в форме войск МВД. Всем приходилось опорожнять сумки и все карманы, разложив все имущество на столе. Контролеры брали в руки каждый предмет, осматривали в поиске тайников и перекладывали в сторону. Затем следовал телесный обыск. При каждом контролере стоял высокий металлический барабан, куда сбрасывали те предметы, которые считали недопустимыми.