Утренний подъем, вызов на проверку и вывод на работу; пытаюсь добиться освобождения от работы — без успеха. Нет бумажки, которую больной должен предъявить дежурному. Такие справки выписывает врач, а врача утром в 6 часов нет. Пленный без справки стоит на ногах, значит, он работоспособен. День прошел наподобие ночи, с той лишь разницей, что трасса с рабочего места к «санузлу» проходила под крышей и без наклонного «катка».
Как нередко бывало, с завода вернулись поздно, врача уже нет. Когда на третий день добился приема в амбулатории, еле держался на ногах. Получил справку и угольные таблетки, но результат терапии был плачевный. Я несколько дней провел в дежурном помещении корпуса и с успехом тренировал 100 метровый бег вниз и вверх по ледяному склону. Но спортивный эффект такого тренинга был скромный, так как пробег дистанции измерялся не секундами, а минутами.
Ел ли я что-нибудь в эти дни — забыл. О какой-то диете и думать нельзя было. Сколько суток прошло с первого приема, тоже стерто из памяти. В конце концов я достиг того уровня существования, который обещал мне старший немецкого корпуса в день прибытия в этот лагерь. Его приветствие помню дословно: «Летчик, по внешнему виду ты последние месяцы провел на курорте. Обещаю, что ты очень скоро не будешь отличаться от остальных людей в лагере».
Он — штабсфельдфебель Шойерлейн — очевидно наблюдал за мной и велел привести меня в госпиталь после проведения в жизнь этого пророчества. Палаты в лагерном госпитале отапливались, температура там держалась выше 10 градусов. Койки были отдельные. На их днище из досок лежали маты из рогожи, но никаких одеял — одна простыня на больного. Перед поселением в палату я прошел баню — какое счастье! — и взвешивание. Остаточный вес составил 46 кг при исходном — 72. Питание больным выдавали по повышенной норме, но в первые дни есть не хотелось.
Скука существования на койке в депрессию меня, слава Богу, не ввела. За порядок в нашей палате отвечал Йосиф — еврей, служивший в венгерской армии. Главная его задача была вынести баки с экскрементами, вылить содержимое в канализацию, вычистить баки и вернуть их в коридор перед палатой. Санузла согласно сегодняшним понятиям в госпитале не было. Еле держась на ногах, все-таки я старался помогать Йосифу при этой противной работе, которую со временем полностью принял на себя. Йосиф распоряжался специальными источниками пищевых продуктов, за счет которых он подкормил меня в благодарность за оказанную помощь. В этом, как мне кажется, одна из причин того, что черт меня окончательно в ад еще не забрал.
Старший врач госпиталя женского пола, Гринштейн по фамилии, — еврейка — высоко оценила работу Йосифа, брата по вере, и дала свое согласие, когда Йосиф предложил ей назначить меня вспомогательным санитаром. Вместо выпуска из госпиталя я был зачислен в списочный состав обслуги этого отдела лагеря. Теперь я спал в коридоре очень недалеко от пресловутых баков и больные будили меня, отправляясь к бакам, — раз пять за ночь! Какая приятная жизнь, когда на улице чередовались мороз и оттепель, снег и дождь.
Но недолго я наслаждался этой райской жизнью. Тот самый Шойерлейн, который велел отвести меня больного в госпиталь, отыскал меня и добился моего возвращения на работу в рембазу.
Смертность среди военнопленных лагеря No 108-1 в декабре и январе поднялась на невиданные высоты. Точные цифры до нас, рядовых пленных, не доходили, а по слухам, снижение списочного состава равнялось около одной трети исходного числа от осени 1943 года. У меня все более заметно в нормальной работе отказывали внутренние органы — особенно печень и двигатель кровооборота — сердце. Отеки появились страшные. В течение рабочей смены постоянно стояли 9-10 часов, плюс марш с лагеря на завод и обратно — 2 часа. Вечером отекали голени, диаметр которых увеличивался до того, что снять брюки не удавалось.
Надо было лечь ногами вверх; тогда через полчаса отеки перемещались к голове с тем результатом, что лицо принимало оптическое сходство с полной луной. Многие товарищи, в том числе и я, находились на пороге ада. Вопрос уже не стоял, попасть или не попасть, а только — когда.
Когда человек решается спускаться в мусорную яму в поисках целой головы рыбы, когда человек готов из такой головы извлечь последние съедобные волокна, когда человек охотится за отходами от механической чистки картофеля, тогда ниже ему падать уже некуда. Признаюсь, что с внутренним видом мусорной ямы я познакомился и остатки кожуры картофеля ел жаренными в машинном масле.
Уважаемый читатель может возразить, что, мол, специалисты рембазы получали в сутки килограмм хлеба. Действительно странно, что ребята не смогли на таком пайке поправиться. Одна из причин: суточную порцию хлеба раздавали утром одним куском, другая причина — кроме хлеба, давали только горячую воду. О последствиях настолько одностороннего кормления подробнее расскажу в другой главе.
Комиссия — спасение.
(Февраль 1944 г.)
Комиссия — это группа людей во главе с председателем, которая собирается по случаю какого-либо события, проводит исследование фактов, приходит к заключению и об этом составляет акт за подписями всех членов и председателя. Так можно было бы абстрактно определить смысл этого понятия в советское время. По практическим результатам комиссия могла быть желанной и нежеланной для тех, кто являлся объектом.
Самих военнопленных касались прежде всего два вида комиссий, с которыми впервые мне довелось столкнуться именно в этот период.
Во— первых «комиссия из Москвы» таковая, как мы выяснили позже, появлялась в лагере тогда, когда фактическое убывание списочного состава пленных превышало какую-то допустимую норму, или же если показатели труда сильно не соответствовали ожиданиям. Начальство каждого лагеря, как нам показалось, обязано было регулярно отправлять вышестоящим органам статистический отчет, по показателям которого можно было судить о жизненных условиях в лагере. Какой механизм действий пускался в ход при нарушении нормального режима, нам не суждено было узнать, но обычно нас касался последний шаг функционирования этого механизма. Подобное учреждение существовало уже в царской России, но называлось оно тогда не «комиссией», а «ревизором».
В лагере, бывало, появлялась группа чужих офицеров, начальство лагеря нервничало налицо. Затем оно полностью или отдельные лица из него исчезали, а их место занимали новые люди. После такой перемены жизненные условия в лагере как правило изменялись в лучшую сторону и держались на этом уровне достаточное время.
В Красноармейск в начале февраля 1944 года приехала комиссия во главе с генералом. Начальство лагеря об этом предупредили заранее, так как несколько суток до его приезда в лагере шел настоящий аврал. Целые бригады бегали во все уголки лагерной зоны, убирали мусор, чистили уборные, мыли полы во всех корпусах и т.д.
Генерал прибыл в обеденное время и рвался на кухню, где русский начальник снабжения пригласил «ревизора» отдегустировать суп, сваренный в котлах. Один из немецких поваров, в какой-то степени владевший русским языком, слышал, что ему ответил генерал. Эти слова стали в лагере крылатыми: «В том, что суп сегодня вкусный и питательный у меня нет сомнений. А что в котлах было раньше, вижу по состоянию фрицев».
Не поручусь за то, что дословно так выразился генерал, но по смыслу, думаю, так сказано было. Слухи на эту тему распространились по лагерю, как буря. Надежды росли как цветы под весенним солнцем, и надеялись мы не напрасно.
На следующее утро на проверке объявили, что вывода на работу не будет, пока комиссия не сформулирует свои заключения.
Медкомиссия или «осмотр голой кожи»
Цель этого осмотра — определить физическое состояние каждого отдельного жителя лагеря и разделить состав на так называемые категории.
Первая категория — Полностью здоровые люди с крепким телом, пригодные для любой тяжелой работы до 10 часов в сутки
Вторая категория — Здоровые особы с менее крепким телом, пригодные для менее тяжелой работы до 10 часов в сутки