Выбрать главу

Притормозить ход бедствия удалось выдачей в качестве напитка отвара еловой хвои. Потом появились какие-то лекарственные дрожжи, потом, с наступлением весны, можно было приступить к уборке крапивы. Однообразие питания одним хлебом постепенно менялось. Поступили крупы, подвезли немороженый картофель и кильку в огромных бочках. Обстановка стабилизировалась, кое-кто поправился, численность рабочих бригад начала расти, но недоверие страдающих от цинги царствовало еще долго.

Зубной врач — Анастасия Федоровна

Одна их наших бригад работала во вредном цехе No 11, в котором вырабатывалось сырье для получения тетраэтилсвинца — вещества для облагораживания бензина. Люди там работали постоянно с противогазом, в насыщенной хлором атмосфере, к тому же при высокой температуре. Им давали добавочный паек, молоко, и еще была предоставлена недоступная для других военнопленных привилегия: позволялось пользоваться услугами заводской поликлиники.

Однажды ко мне обратился один из членов этой бригады. Он тяжко страдал от зубной боли и попросил меня, уже владеющего русским языком, сопроводить его в поликлинику в качестве переводчика. Мы отправились, зашли в регистратуру. Я объяснил работающей там медсестре, что это «член бригады вредного цеха» и у него нестерпимо болит зуб, и мы просим допустить нас к врачу. Медсестра внимательно слушала меня, сочувственно поглядывая на припухшую щеку товарища, а я, излагая нашу просьбу, невольно размышлял о том, что же должна думать и чувствовать сейчас эта русская женщина, видящая перед собой двух немцев, военнопленных, но недавних противников в жестокой войне. «Что было бы в аналогичной ситуации с русскими военнопленными в Германии?» — спрашивал я себя. Скорее всего, их просто немедленно выставили бы из поликлиники. Возможно, что и из-за таких моих мыслей реакция медсестры на нашу просьбу показалась мне чудом. Женщина без лишних слов выписала на моего товарища медицинскую карточку, вежливо и дружелюбно проводила нас к кабинету стоматолога. Любезно указав на место, где мы должны дождаться своей очереди на прием к врачу, занесла карточку в кабинет и вернулась в регистратуру.

Очередь была большая. Нескольких стоявших вдоль стен в коридоре скамеек не хватало и половине желающих попасть на прием пациентов. Но вдруг… второе чудо — выглянула из кабинета врач, пригласила нас зайти к ней без очереди. В кабинете, пока врач занималась лечением товарища, я сидел рядом, и она вела со мной непринужденную беседу, с неподдельной заинтересованностью расспрашивала о моей судьбе. Женщиной она была молодой и очень симпатичной, беседовать с ней было приятно на любую тему, даже на такую, как несладкая судьба военнопленного.

Закончив лечение товарища, врач сказала: «Теперь вы садитесь — посмотрим, какие зубки!» Я оторопел. Смущенно ответил, что у меня нет жалоб, а кроме того, я не член бригады вредного цеха. «Садитесь!» — еще настойчивей, почти как приказ, повторила она.

«Цинга! — резюмировала врач, глянув мне в рот. — Нужно лечить! Иначе зубов скоро у вас не будет».

Она тщательно обработала мои десны какой-то жидкостью, угостила нас с товарищем аскорбинкой и, прощаясь, сказала, чтобы мы обязательно пришли к ней на прием через день.

Покидая кабинет врача, я побоялся ропота тех пациентов, которые должны были убедиться в том, что проклятых фрицев приняли на лечение без очереди. Но — третье чудо в ходе этих событий — никто не ругался на нас вслух, наоборот, выражение лиц ждущих пациентов показалось скорее приветливым.

Спасла она зубы не только мне. По ее настоянию я водил к ней впоследствии очень многих своих товарищей. И никто в поликлинике ни разу не спросил, являются ли пациенты членами бригады вредного цеха.

Однажды я отважился спросить нашу спасительницу: «Что побуждает вас оказывать нам помощь? Да еще столь бескорыстно и в таком объеме!» Ее ответ меня глубоко потряс.

«Мой брат, — сказала она, — попал в немецкий плен. Сбежал, его поймали и заключили в концлагерь Дахау, что означало неминуемую гибель. Но ему чудом удалось бежать и из этого лагеря смерти. И все-таки, как вы понимаете, сбежать было легче, чем уйти от погони, а тем более где-то надежно укрыться. Однако ему повезло. Полумертвого от голода и усталости его нашла в горах на юге Германии немецкая крестьянская семья. Эти добрые и смелые люди не только не выдали его фашистам, но кормили и прятали до прихода американских войск. Мой брат вернулся домой живым и здоровым. Я считаю своим долгом отплатить немцам добром за то добро, какое они сделали для моего брата».

Минуло с тех пор более полувека. Много событий и впечатлений время стерло из памяти. Много забылось имен. Но только не имя этой удивительной русской женщины. Уверен, что столь же прочно хранит это имя и благодарная память многих моих товарищей по плену.

Сердечное спасибо вам, Анастасия Федоровна!

Лето в лесу — д. Перехваткино

К концу июня можно было говорить о нормализации физического состояния большинства людей в лагере, но не выздоровели десятка три-четыре из дистрофиков. Некоторых из них отправили в центральный госпиталь, но человек 15 с симптомами паралича конечностей остались в лагере.

Начальник политотдела обращается ко мне с приказом подготовиться к выезду в командировку. Как обычно, никакого объяснения, зачем и куда, не дает. Сумку на плечо и пошли — конвоир и я. Поездом в Горький, пересадка и курс на север. Высадка в г. Балахна, пешком по городу, посадка на «торфянку» — узкоколейку, которая возит торф от соседних болот на балахнинскую ТЭЦ. Сидя на тормозной платформе порожнего вагона, любуемся природой и чувствуем себя как будто в отпуске. Весьма неожиданно конвоир решил слезть с вагона на полном ходу поезда, т.е. на скорости не менее 15 км в час. Дальше продвигаемся пешком по лесу. На поляне деревушка — цель командировки.

По пути конвоир открывает тайну: есть приказ подготовить место расквартирования для команды военнопленных. А я при чем — не знает.

Доверенное лицо в деревне — Телегин Николай Павлович — встречает нас дружелюбно. Именно нас (не только конвоира)! Переговоры ведет конвоир. Сидим в передней изящной избы, кругом семья Телегиных, беседуем. Мы же приехали из далекого города, и надо узнать, что там нового. Ко мне обращаются наравне с конвоиром и не определяют мою национальность ни по разговору, ни по одежде.

«По— русски чисто не говорит, ну и что в этом особенного? Кругом есть татары, чуваши, люди из Прибалтики, с Кавказа, которые имеют разные акценты». Так, наверное, думали эти деревенские жители. Конвоир поддерживает эту постановку тем, что ни словом не выдает меня как немца. В конце концов мы сказали правду, и -ничего в обращении ко мне не изменилось. Я счел большой честью, когда через несколько месяцев Николай Павлович мне сказал: «Ты уже чуть не родной нам». Но до этого по хронологии еще далеко.

На ночь нам с конвоиром отвели супружеское ложе в заднем помещении избы, в то время как вся семья — отец, мать, трое детей, дед и бабушка — распределились по полу, скамейкам, печи и полатям в передней. Надо признать акт крайнего гостеприимства. Как вежливые гости, мы перенесли жадность голодавших клопов. Чувствовалось, а позже и подтвердилось, что вся семья спала в передней и тогда, когда не было гостей.

На следующий день вернулись в лагерь тем же транспортом. Немного меня удивило, что в такую командировку послали именно меня. Надо считать, что меня вознаградили за кое-какие успехи, но не мог сообразить, за какие именно. Тайна открылась вскоре.

Между тем в лагерь прибыл новый курсант — Александр — Саша. Прибытие его обрадовало меня, так как с ним завязалась дружба с первого взгляда. Человек высокой интеллигентности, знаток всех основ марксизма-ленинизма, способный обращаться к товарищам, симпатичный в любом отношении. Смотря на это событие с точки зрения старика с опытом трех четвертей столетия, я удивляюсь своей наивности. Я был старшим актива, и близость такого эксперта должна была предупредить меня: появился соперник! Но нет. Он помогает в политработе, с ним можно беседовать на любые темы, у него большой практический опыт потому, что в плену находится на два года больше меня.