Кониной несло от всех кентавров, включая белобрысого Фиренце, которого Старик приволок когда‑то в школу, но Геронт был к тому же невыносимо стар и не мылся, наверное, лет сто. Над мощными, мохнатыми конскими ногами нависало волосатое человеческое пузо, из спутанной и грязной бороды и копны свалявшихся волос на голове торчал красный нос и два мерзких бельма. Геронт был слеп.
В спину ощутимо ткнули копьем – тупой стороной. Драко скрежетнул зубами, вдохнул – и медленно выдохнул, послушно шагнув вперед. Не спорить. Не упираться. Главное – не врать…
Геронт протянул руку и провел пальцами по лицу Драко. Потом наклонился. Драко задержал дыхание: у старика страшно воняло изо рта.
— Ты рад, что тебя привели сюда?
Он не был готов к этому вопросу. Рад? Какое это имеет значение…
— Да.
— Тогда почему ты не улыбаешься?
Не врать. Вежливость – это тоже вранье? А умолчание? Спиной он чувствовал два копья и несколько десятков стрел, нацеленных на него.
— Я не улыбаюсь, потому что я устал, потерял шапку, промочил ноги и исцарапал лицо, – проговорил он, судорожно соображая, достаточно ли этой правды. Геронт молчал, хрипло дыша, и Драко заговорил снова: – Еще мне страшно, что твои лю… твой народ меня убьет. Я боюсь тебя… И ты мне неприятен. Вот… поэтому на моем лице нет улыбки. Но я рад, что я здесь, потому что я хотел попасть сюда.
Он ждал возмущения за спиной, но стояла мертвая тишина. Геронт выпрямился.
— С какой просьбой ты пришел?
Вот оно… неужели этого хватит?
— Я пришел просить племя кентавров дать мне свою кровь. По несколько капель от каждого воина племени.
— Для чего тебе кровь?
— Я хочу провести Обмен Хирона… – он помедлил. – Я хочу вернуть к жизни отца.
— Ты хочешь уйти вместо него?
— Да.
— Для чего?
Спроси кентавр «почему», Драко нашел бы что сказать. Зачем?..
— Чтобы… чтобы отец вернул роду Малфоев былую славу, – выговорил он.
Геронт помолчал выжидающе, потом нахмурился.
— Это не ответ.
Молчание за спиной стало по–настоящему гробовым. Не «ложь», – понял Драко. Пока что не «ложь»…
— Прошу тебя о милости, Геронт, – быстро заговорил он. – Я много думал о причинах, но не задумывался о целях, мне непросто сразу ответить на твой вопрос…
Это было хотя бы правдой. Геронт молчал.
— Я хочу, чтобы отец вернулся, чтобы он возродил наш род… – он судорожно соображал, мысли метались в голове и, казалось, загораживали что‑то – что‑то настолько дрянное, что об этом не хотелось думать. – Я хочу, чтобы все стало как прежде, но понимаю: за это нужно платить… Я… я понимаю, что все в точности как прежде не будет, но…
Голову раскалывало от угловатой дряни, которую Геронт поднял откуда‑то из глубин своим вопросом.
— Я не могу жить, как сейчас, отец был для меня всем, я хочу, чтобы все как раньше, я хочу, чтобы он был доволен, чтобы гордился… – частил он, а редактор в голове ужасался дикой каше мыслей, которая вываливалась с языка, не успевая превратиться в нормальный текст…
— Я хочу умереть и вернуть его, чтобы не чувствовать себя… ничтожеством.
Что‑то прорвалось внутри.
— Я хочу сделать что‑то стоящее – хоть так. Хочу, чтобы он мной гордился, хочу быть достойным имени Малфоя. Хочу, чтобы он был мне благодарен, чтобы все было хорошо, чтобы не тащить этот груз больше… Я устал быть виноватым, я устал быть не таким, неправильным, я всю жизнь делал все неправильно, я всю жизнь был недостоин, я не хочу так больше. Я хочу его вернуть, чтобы все было хорошо, чтобы все было как раньше, когда я был маленький, совсем маленький, чтобы отец… чтобы…
Геронт положил руку ему на голову, снова мазнул шершавой ладонью по лицу.
— Почему ты дрожишь?
— Меня трясет… – он остановился, отдышался. – Прости меня, Геронт, я вел… веду себя недостойно. Я… я боюсь умирать, – закончил он почти шепотом.
«И я боюсь, что вы не дадите мне того, зачем я пришел», – он хотел это сказать, но не сказал. Самое жуткое, что это не было правдой. Откажись сейчас кентавры, прогони его – он бы, наверное… почувствовал облегчение.
— Ты жалеешь, что начал?
— Я… я не знаю.
— Да. Ты не знаешь.
Руки Геронта с неожиданной тяжестью опустились ему на плечи, и Драко рухнул на колени. Уставившись в истоптанный грязный снег, дрожа всем телом, он слушал слова кентавра:
— Он глуп. Но честен. Дайте ему то, что он просит.
Огромные копыта перед ним переступили, попятились – и исчезли.
Умирающего быстро перестают считать человеком. Прячут глаза, а если смотрят, то не видят, пропускают слова мимо ушей, нетерпеливо кивая: давай, мол, не отвлекайся, сзади уже подпирают… Люк чувствовал себя невидимкой.