– А я чего не понимаю. Стал бы я с тобой возиться тут? Давно бы, пинками, к машине гнал.
– А с товарищем прапорщиком, как попрощаться?
– Требуешь продолжения,– засмеялся старлей, – там караул давно все подмел, до крошки,
– давай в этот мир возвращайся. Машина ждет,– старлей вышел, оставив дверь открытой.
Первым, его увидел Василий. Он по своей давнишней армейской привычке, за что и удостоился звания старшины, оттирался у штабной палатки. С только, что пришитыми, ярко – желтыми лычками на погонах, с деловым выражением лица, сразу за все ответственного служаки, он усиленно старался попасть на глаза начальству. Услышав шум подъезжающей машины, Васька, занял исходную позицию, принял бравый вид, чтоб упавший на него начальствующий взгляд, остался доволен. В том, что должно прибыть высокое начальство, он не сомневался. Такое событие, как отправка целинной роты, не должно остаться без внимания.
Поэтому он оторопел, когда увидел, как из штабного «Уазика» вместо ожидаемого начальства, вылезает Витька. Благодаря огромному опыту, он не растерялся, а быстренько сменил выражение лица, и радостно улыбаясь, пошел навстречу.
– Пламенный привет декабристу, – крепко пожал он руку приятелю.
– А они ко мне каким боком? Я ж не из графьев. От навоза, да сохи, с самых низов предки.
– Они ж, как и ты, за народ страдали,– блеснул знаниями старшина, – их тоже, как и тебя по казематам гноили. Пытками и голодом, пытались выведать имена боевых товарищей.
– Хуже,– плюнул себе под ноги Витька, – им такие пытки и не снились. Вот если бы, напоили, как меня, а не опохмелили. Я за полстакана сейчас, все расскажу, что знаю, что было и чего не было.
Из штабной палатки вышел подполковник. Не смотря, на Витьку, он обратился к Василию,
– Вы вроде из третьего взвода, старшина?
– Так точно, товарищ подполковник! – вытянулся тот в струнку.
30
– Отведите, этого, – на секунду, задумался ротный, – рядового в свой взвод, он будет в штате третьего взвода. Службе его научите, раз, на срочной, не научили.
– Ты все понял, рядовой Симонов, – удосужился обратиться к Витьке, ротный.
– Служу Советскому Союзу, – брякнул Витька, недвусмысленно хмыкнув.
Подполковник более внимательно посмотрел на него, видимо желая, что– то добавить, но видимо, не найдя нужных слов, промолчал.
– Есть отвести! Есть научить! Разрешите выполнять, – посыпалось из старшины.
На глазах приятеля, Васька, из искренне радовавшегося его приезду человека, моментом превратился в дуболома-уставника, пожирающего глазами командира.
Весь его вид, выражал полнейшую готовность: лететь, бежать, ползти. Живым или мертвым, но приказ выполнить.
– Выполняйте,– посмотрел ротный на старшину, оценив его недюжинное рвение, и очень довольный полученным впечатлением вернулся в палатку.
– Ты с таким рвением, к концу целины в «фельдмаршалы» запросто вылезешь. В служивом, как говориться, не ум ценится, а его отсутствие, в этом тебе, соперников нет, – сказал Витька, когда они отошли от палатки,– жалко службе, не встречались.
– Жалеешь? Правильно делаешь, с таким старшиной, как я, не служба, малина.
– Да я бы грохнул тебя. До дембеля ты бы точно не дожил. Меня бы за это, пацаны, до сих пор бы водкой поили в благодарность.
– Почему и рядовой. С начальством ладить не умеешь – старшина примирительно, обнял Витьку за плечи, – пошли, я тебя покормлю.
– А « огненной воды» у тебя нет? Я бы сейчас соточкой ошпарился.
– Чего нет, того нет. Консервы любые есть, масло. Паштет, даже есть, хочешь? – предложил Васька.
– Удивил, благодетель. Я на «губе» такими деликатесами закусывал, тебе и не снилось,– причмокнул Витька, вспомнив застолье.
– Так и оставался бы, раз там, так хорошо.
– Да не оставили. Ты думаешь, я не упирался? Я бы там, до конца целины сидеть остался. А чего, курорт, и по среднему платят. Силком, втроем, сволочь караульная, в машину затолкали. А главное с Петром Игнатичем, не дали попрощаться.
– Витька, я от тебя фигею. Где плохо всем, тебе хорошо. Все с «губы» на свободу рвутся, ты наоборот. С Игнатичем, каким-то познакомился?
– Так на жизнь, надо смотреть ширше, а к людям мягше. Но тебе этого не дано. Вот и ревешь, как мамонт раненый, так точно, да есть. А у самого, как у того латыша, хрен, да в кармане дыра. Выпить, и то нет. А Петр Игнатьевич, хоть и прапорщик, но золотой души человек. Тебе до него, как до Москвы раком: ползти и ползти. Или фанерой, над Парижем: летать и летать. До Москвы не доползешь, только коленки по плечи сотрешь, а фанере посадки не дают.
Старшина, на эти слова, обиженно засопел, и дольше до взвода они шли молча.