Устюгов скинул бушлат с фуражкой на пол, широко шагнул следом.
Перед самым рассветом Устюгов проснулся. Комнату сжимала теплая печная духота, на веранде урчал гулким нутром холодильник. Перед ночью Люба сильно натопила и потому спали с откинутым одеялом. Устюгов лежал и, замерев, впитывал в себя волны дурманящего тепла, шедшие от близкого женского тела. Внезапно за окном возник шум приближавшейся машины — в деревню возле Любиного дома въезжал грузовик. Взвывая мотором и погромыхивая кузовом, он прочертил светом фар космическую темноту, упавшую на землю, и ослепил окна.
Как ни коротка была вспышка света, но Устюгов успел разглядеть Любу. Она лежала на спине, завернув руку под голову, а другую положив вдоль тела. Волосы темным нимбом обхватили голову на подушке. И во всем ее расслабленном теле, в ее позе, в налитой, едва вздымавшейся груди, в выражении Любиного лица, даже в темных Любиных волосах чувствовалось столько неги, столько сладкого покоя и безмятежности, что у Петра заломило глаза и кожа на висках стала горячей. Он вдруг почувствовал, что готов цепным псом защищать тишину этой комнаты, тепло этого дома, урчащий холодильник. Готов броситься на любого, кто посягнет на покой этой женщины. Ему захотелось обнять ее крепко и не пропустить к ней ни горестей, ни обид, ни тревог. Люба шумно вздохнула во сне и, повернувшись к Петру, обняла его и сильно прижала к себе. Ласковое и нежное чувство поднялось из глубин души, бархатисто коснулось сердца и обволокло мозг дремотным туманом.
Разбудил их громкий стук во входную дверь.
— Кто бы это? — со сна испуганно спросила Люба, быстро, даже как-то суетливо, натягивая на себя и Петра одеяло.
— Петька! — Устюгов узнал голос Малехи, — Устюг! Вылазь!
Люба приподнялась на локте и в голосе ее послышалась тревога:
— Что ему нужно? — слово «ему» она произнесла с явной неприязнью.
— Устюг! — вновь закричал Малеха, — слышь, че говорю — зампотех звонит. Веснухина не добудиться, вчера перебрал. Зампотех тебя зовет. Беги к телефону.
Зампотех требовал выездную обратно. Срочно! Устюгов пробовал торговаться, наплел про незаконченный ремонт. На это зампотех сообщил ему, что положение в ротах знает, пусть младший сержант не врет. В заключение добавил про то, что сегодня комбат возвращается из Орла и может завернуть в пятую роту. А это значит, что им немедленно нужно смываться оттуда. Услыхав о комбате, Устюгов больше вопросов не задавал.
Когда он вернулся, Люба накрывала на стол. Завтракали весело. Устюгов разговорился и много рассказывал про свою доармейскую жизнь, про маму и тетушку, про Ленинград. Люба слушала его, не перебивая. Взгляд был ласков.
Потом сидели рядышком и молчали. Потом Люба принялась заворачивать ему в дорогу еду и влажные от ночного холода яблоки. Он отказывался. Она не слушала. Потом они прощались на веранде и Петр потянулся к Любе, чтобы обнять и поцеловать. Но она не позволила, сказала: «Долгие проводы — лишние слезы» — и подтолкнула к двери. И тогда он, уже стоя на пороге, сказал, что обязательно вернется. Доедет до управления батальона и вернется. Люба в ответ на эти слова улыбнулась и натянула на плечи шерстяной платок. Петр спросил, неужели она ему не верит? На что Люба ответила — глупости, конечно верит, он непременно вернется. Тогда Петр разволновался не на шутку и открылся ей в том, о чем еще по-настоящему не думал, но уже чувствовал — в том, что любит ее и после демобилизации вернется к ней и увезет к себе домой в Ленинград. Он сказал, что давно, все свои двадцать и один год искал такую девушку: такую, такую… И вот нашел. На это Люба ничего не сказала, но и улыбаться перестала. Она тихо посмотрела на него, прошептала: «Иди, тебе пора».
Ремонтники поднимались по крутой лестнице, а над их головами гремели выстрелы и пела гитара.
— Кино крутят, поганцы, — ворчал Новожилов, громко ухая сапожищами по железу, — тут по степи день и ночь мотаешься, а эти — кино.
В казарме действительно показывали «Белое солнце пустыни». Старенькая «Украина» светила конусным лучом с высоты двух табуреток. Слева от двери гудела и фыркала едким дымом маленькая буржуйка.
Устюгов пристроил свою постель сбоку от ровной, без просветов, полосы матрацев на нарах. Спали не раздеваясь, тесно прижимаясь друг к другу и грея ладони в паху. Если кто-то вынужден был ночью подняться, то его место тут же затягивалось сонными телами и ему приходилось по возвращении ложиться сбоку.
В этот момент его кто-то потянул за рукав. Устюгов оглянулся и увидел мальчишку в телогрейке, кожаной кепке и черных резиновых сапогах.