— Я не устра…
— Молчать! Я спрашиваю, кто позволил вам подстрекать личный состав к неподчинению командирам?! Молчать, я сказал! Вы знаете, как называются ваши вчерашние действия? Они называются «подрыв боеготовности воинского подразделения»! В военное время я мог бы без суда и следствия расстрелять вас, как паникера, — Самохин перевел дыхание и поманил пальцем. — Ко мне. — Устюгов подошел. Самохин протянул к его лицу красный кулачище и прорычал: — Здесь только я имею право решать. Только я! — Он оглянулся на багроволицего майора и, не меняя тона, спросил: — Где эти?
Тут же из строя вышли Хронический дежурный и прапорщик Чекмарев. Комбат поднялся на крыльцо и скомандовал им:
— Ко мне.
Лейтенант, вяло опустив плечи, стал медленно подниматься по ступенькам. Кривоногий, верткий Чекмарев опередил его и, залихватски тряхнув черным чубом, в два прыжка вскочил на крыльцо. Тут же он получил мощный удар левой и, теряя в воздухе фуражку, слетел в размешанную ногами жижу. Вскочил, не поднимая фуражки, замер — замер, любовно и преданно глядя на командира. Лейтенант громко ойкнул и, слегка присев, остановился. Сделал два шага. Потом еще один. Самохин раскрытой ладонью влепил ему в ухо, и Хронический дежурный полетел вслед за Чекмаревым.
После этого Самохин вновь спустился на землю и, подойдя к Устюгову, прихватил его за руку повыше локтя. Брови младшего сержанта дрогнули.
— Теперь понял, кто здесь командир? — тихо спросил Самохин.
Устюгов молчал. Самохин, не отнимая руки, чуть прищурил левый глаз. Устюгов заметно побледнел. Самохин презрительно усмехнулся и, подержав еще несколько секунд руку младшего сержанта, повторил вопрос. Устюгов резко зажмурился и так же резко раскрыл глаза.
— Зря это все, — срывающимся шепотом сказал он, — я письмо написал и отправлю. Все равно отправлю.
— Вот это испугал, — ехидно воскликнул Самохин, — прокурором испугал. А ты знаешь, что Сергей Константинович мой друг? Не веришь? А в то, что вчера он мне семь трупов закрыл, веришь? Думаешь, просто было? И ты меня какой-то ерундой прижать захотел?
— Не прокурору письмо, — уже хрипел Устюгов, опять на миг закрывая глаза. По его лбу стекали капельки пота. — В газету письмо. В «Красную звезду».
Самохин убрал руку. Устюгов опустил голову и вздохнул. Подполковник вернулся на крыльцо, что-то быстро сказал майору.
— Батальон, разойдись, — закричал майор.
Самохин повернулся к Устюгову и, коротко сказав: «Ты за мной», ушел в штаб.
Устюгов опять вздохнул. Потом поддернул ремень, поправил фуражку и, растирая онемевшую руку, стал медленно подниматься на крыльцо.
В просторной комнате, в углу прислоненный к стене стоял большой поясной портрет Л. И. Брежнева в тяжелой лакированной раме. Портрет достался штабу батальона в наследство от бухгалтерии «Сельхозтехники», занимавшей раньше дом, и был выполнен местным умельцем по фотографии в школьном учебнике. Генеральный секретарь был представлен в маршальской форме, без головного убора, но при всех регалиях, вдохновенно, со старательно переданным душевным порывом глядевший влево и вверх.
Кроме портрета от бухгалтерии осталось обилие тараканов, с которыми офицеры объявили беспощадную борьбу. Во время сражения на картину нечаянно плеснули хлорофосом. Оставлять портрет на гвозде в таком виде было совершенно невозможно. Но выставить в чулан или, тем более, отправить в ближайший овраг, приспособленный под свалку, никто не решался. Так и стоял маршал в углу, словно только что снятый для реставрации.
В отсутствие Самохина штаб жил своей жизнью. У каждого здесь было свое местечко: чуланчик у начмеда, кабинеты у замполита и зампотеха; в общей комнате за столами работали штабисты, сновали дневальные, тут же Вячик выписывал продаттестаты и командировки; когда приезжали из рот или соседних колхозов, нельзя было найти куда присесть. Но при этом возле окна стоял всегда свободный стул — персональный, самохинский. С его появлением в штабе начиналась форменная кутерьма: каждый старался быть на виду у начальства, даже замполит с зампотехом перебирались из своих кабинетов в общую комнату. В эти часы стул возле окна становился центром жизни.
Пока Устюгов поднимался на крыльцо, собираясь с мыслями и растирая руку, в штаб уже набилось с десяток офицеров. Комбат, в нарушение обычного, не сидел на стуле, а стоял спиной к окну и смотрел на дверь. Устюгов вошел и доложился. Все офицеры в тот же момент дружно поднялись и вышли. Дверь захлопнулась.