И он прекрасно понимал при этом, что дурью не мается — угроза из едва приметной, что изредка блистает зарницею на горизонте, надвинулась вплотную, становясь прямой и явной.
Никто, разумеется, не сообщал прессе о «мятеже олигархов», и почтенная публика знать не знала о тайной битве. Вообще, мало кто мог разглядеть систему в том хаосе, что сотрясал «коллективный Запад». Брокеры, дилеры, трейдеры — все эти служки капитала дурели на своих биржах, судорожно хватаясь за пачки акций. А «ценные бумаги» то падали в цене, уравниваясь с туалетной, то ракетировали к небу. Миллиарды вспухали, появляясь из ниоткуда, и таяли, исчезая в никуда.
И лишь один Степан был в курсе происходящего — богатейшие кланы Европы и Америки осаждали воздушный замок «координатора», штурмовали его виртуальные стены с неутомимостью идиотов. Олигархи теряли десятизначные суммы, но упорно шли на приступ, зная — все их потери вернутся сверхприбылями, стоит только свергнуть «координатора».
Никогда такого не было! Олигарх — сверхэгоист, ему ли договариваться с себе подобным, чтобы плечом к плечу? Да ни за что! Но вот же ж… Припекло, видать…
Фыркнув, Вакарчук бережно уложил в ящик последнюю картину — «Портрет юноши» Рафаэля — и отряхнул руки.
— Всё, Чак! Спускай!
Молчаливые грузчики, подозрительно похожие на кубинцев, снесли ящик вниз. Степан подошел к окну, и осторожно выглянул наружу. Бронированный фургон как раз отъезжал от подъезда.
«Там шедевров — на пару миллиардов точно, — мелькнуло в сознании. — То-то Пиотровский удивится!»
Могучим рывком Призрак Медведя швырнул Вакарчука на пол, устланный драгоценным персидским ковром.
Степан даже вякнуть не успел от возмущения — снайперская пуля гулко и звонко ударила в бронестекло, расколачивая маленькую дырочку, и в нее тут же влетела другая, того же убойного калибра, гвоздя малахитовую облицовку камина. Ярко-зеленые крошки так и брызнули.
— Нашли? — ошеломленно выдохнул Вакарчук, перекатываясь набок.
— Как видишь! — каркнул Чарли, пробегая на карачках. — Стреляли из дома напротив. Еще вчера там было пусто, я проверял… Уходим!
— Куда?
— Подальше!
Гостиную они покинули вовремя. Сразу две реактивные гранаты, летя по вихлявшейся траектории, рванули, вышибая окна, напуская громыханья, дыма и жалящих осколков. Дымные шлейфы еще не разошлись в вечернем воздухе, как по их следам пронеслась шипящая противотанковая ракета TOW, разматывая за собою тонкий кабель.
— Бежим!
Выскочив на площадку, беглецы поступили благоразумно — лифтом пользоваться не стали. Эта «восходящая комната», ровесница Элиши Отиса, вполне могла стать склепом на двоих. И Вакарчук дунул вниз по роскошной мраморной лестнице.
Рвануло знатно — фугас с грохотом вынес тяжелые дубовые двери, раскалывая резной массив, и полетели кирпичи, обломки, душное облако пыли и дыма…
— Быстрее, бледнолицый! — гаркнул индеец, вжимая голову в плечи.
— Да я и так, краснокожий! — выдохнул Степан, инстинктивно прикрываясь рукою.
Мощности взрыва хватило, чтобы «вздулся» потолок да просел пол. Старые балки не выдержали, изломились — и всё роскошное убранство элитных квартир на трех этажах обрушилось с гулом и треском. Мраморы и граниты, шелковые шпалеры и веджвудский фарфор — за пару секунд всё смешалось в гору мусора, пылящую посреди каменных стен. Лишь высокая острая крыша устояла, нелепо венчая пустоту.
— Черный ход!
— Без тебя знаю…
«Роллс-Ройс» у парадного… Нет, светиться ни к чему, там всё пристреляно. А вот подержанный фургончик «Ситроен» в переулке дождался-таки хозяев.
Вакарчук нырнул на переднее, Чак плюхнулся за руль, с ходу заводя движок. Довольно замурлыкав, машина тронулась в путь. Дальний путь.
— Куда? — лаконично спросил Чак.
— Нью-Йорк, — коротко обронил Степан. Подумал, и сказал: — Лучше вкругаля, через Монреаль. Паспорта где?
— В бардачке.
Порывшись в «корочках», «Брайен Уортхолл» выбрал французские.
— Я — Франсуа Перенн, а ты — араб.
— Похож, — невозмутимо откликнулся Призрак Медведя, выруливая на Лоундес-сквер.
— Салям, Али ибн… и так далее, — грустно вздохнул Степан. Перехватил недоумевающий взгляд индейца, и забормотал, смущаясь: — Мебель жалко… Дорогая… Музейная…
Чак лишь плечами пожал.
— Через Монреаль, — разлепил он губы. — А дальше?
— А дальше мы начнем свою войну! — жестко выговорил Вакарчук.
— Хау, — с удовлетворением заключил Призрак Медведя.
Глава 4
Суббота, 25 октября. Вечер
Московская область, Щелково
Аэродром «Чкаловский» выглядел, как воздушная гавань провинциального городка, но парочка «семьдесят шестых» на стоянке правили впечатление. Главная авиабаза ВВС!
А то, что вокруг березки желтеют, так это даже к лучшему — осенний колорит чужие взгляды отводит.
Я медленно обошел УИП-50С, возлежавшую на танковом шасси. Больше всего «Установка инверсионная пустотного исполнения» походила на фотоаппарат с несуразно большим объективом. «Оптика» — это тазер, что-то вроде тахионного лазера, а «фотокамера» — ядерная энергетическая установка, помощней БЭС-5 «Бук».
Число «50» на шильдике меня просто умиляет — наивная детская хитрость, должная обмануть коварных шпионов. Цифры обозначают дальнодействие инвертора. Он у нас и за десять кэмэ достанет, в момент обратит танковый взвод или ракетный катер — аннигиляция так и брызнет! Радиации куда меньше, чем при взрыве тактического спецзаряда, зато поражение — с гарантией.
А на табличке — скромненькие полста метров… Не раскрыть тебе нашей тайны, гражданин Гадюкин!
— Миша!
Я рефлекторно заулыбался, услыхав родной голос.
— Что, опять задерживают?
— Не-ет! — воскликнула Рита, смешно семеня. — Объявили погрузку! Сначала в Энгельс летим, там во-он тот двигун выгрузим, для «Ту-22», а потом — на Байконур!
В удобном комбинезоне, поддерживавшем весьма округлившийся живот, мой «пузатик» быстренько ковылял, приучая будущую дочку к физкультуре и спорту.
— В Энгельс, так в Энгельс, — согласился я, обнимая Риту, и спросил, деланно озаботившись: — А можно говорить: «беременная девушка»?
— Нельзя! — важно сказала половинка. — Я — беременная женщина!
— Тетей Ритой ты станешь лет через сорок, да и то не уверен, — в моем голосе прорезалась наставительность. — А пока ты просто залетевшая девчонка. Понятно?
— Ага… — прижалась девчонка.
Солнце село, начали сгущаться тени. Заблистали синие лучи прожекторов, нагоняя темноты, и тут же по бетонному полю раскатился свистящий рокочущий гул турбин. Не выделяясь в сумерках фюзеляжем, окрашенным в армейский серый цвет, выруливал «Ил-76». Десятью минутами раньше в его гулкое нутро гуськом поднялись бойкие, зубастые десантники — им брать Августов.
Вспомнив Ремарка, я усмехнулся. Да нет, Эрих-Мария, на Западном фронте — перемены! И какие! Скажи мне о них год назад — не поверил бы, однако нынешняя реальность именно такова.
На днях немцы-осси освободили Бреслау, бывший Вроцлав, и закрепляются по Одеру, а наш, Восточный фронт, протянулся от Сувалок до Белостока. И обе извилистые красные линии на военных картах медленно, но верно сближаются — идет Четвертый раздел.
«За что боролись, на то и напоролись», — злорадно думал я, гладя теплые Ритины плечи и провожая взглядом смутный силуэт «Ильюшина», ритмично накалявшего малиновый маячок.
Грабский с Милевским провозгласили Восточную Польшу, ратуя за возвращение Белостокской области в состав Белоруссии, а «Железный Войцех» с паном Валенсой «выбрали свободу» — и мигом нашли покровителей Польши Западной, бойкой молодой демократии, где свято чтут права человека, за что и страждут от «советской агрессии»…
— Етта… Миша! — голос, донесшийся из темноты, звучал бодро. — Грузимся!
— А Киврин с Корнеевым где?
— Они — следующим рейсом! Хе-хе… Витёк ругается — Ядзя с нами летит, а он один остается!