«Ну, яви, яви чудо! Воскреси! – молил я, трясясь, как панночка. – Ну, что же ты, сука, не спасешь и не сохранишь?!»
- Мишечка! Остановись! – плачущая Рита слабо потянула меня.
- Мишечка, не надо! – вторила ей Настя дрожащим голосом.
- Надо! – выцедил я.
Смертельная усталость словно разжидила мои мышцы, превращая их в трепещущее желе. Сердце стучало неровно и слабо, с перебоями, заходясь.
Всё. Я иссяк. Опустел. За душой – ни кванта энергии мозга, или как там эту дрянь метапсихическую назовут ученые.
Но папа так и не воскрес.
А я даже зареветь не мог! С трудом выпрямившись, стоял, качаясь. Ни мысли. Ни чувства. Ничего. Внутри пустота и холод.
Тупо созерцая происходящее, я проводил глазами санитаров, уносивших отца. Даже на труп его убийцы смотрел безразлично – сдох, и ладно.
Мама с Настей уехали на «скорой», а Риту выслушивал Умар Юсупов, смуглый и бесконечно виноватый.
«Да при чем тут ты…» - мелькнуло в голове.
Я вернулся во двор, прошкандыбал по тропинке к грядкам, и выбрался через калитку. Мне было неизвестно, куда держать путь, но и оставаться не хотелось. Не моглось.
Перейдя горбатый мостик, скрылся в ельничке. Идти было очень трудно, каждый шаг отдавался колокольным звоном в ушах. Мне то и дело приходилось обнимать деревья, чтобы не упасть. Пережидал, пока в глазах не угаснут пульсирующие солнца, и снова брел. Переступал трухлявые стволы. Продирался через кусты. Падал и поднимался.
Уходил все дальше от тяжкой вины и невыносимой боли. Мозг опрощался, грозя и вовсе погаснуть, но я лишь улыбался, предвкушая освобождение от жуткой правды.
[1] Marine One - общепринятое название вертолета Президента США (использовались винтокрылые машины Корпуса морской пехоты).
Глава 4
Глава 4.
Понедельник, 3 апреля. Утро
Московская область
Долго я плелся вчера. Шел, шатаясь, часто делая «перекуры» - садился на пенек или согретый солнцем валун, и ждал, пока схлынет изнуряющая слабость. Вставал ме-едленно, как старик, упираясь руками в колени, постанывая сквозь зубы – и шагал. Куда? А в никуда.
Темнело уже, когда я набрел на старый амбар с копнами прошлогоднего сена. За лесополосой дымили печи «неперспективной» деревушки – несколько домишек вразброс, но туда я не пошел.
Что мне там делать?
Закопался в душистую траву, попахивавшую прелью, поднял воротник, и закрыл глаза. До того измотался, что уснул, как в черную яму ухнул.
Пробудился ночью от известного позыва - и холода. Выбрался, ежась, в темноту и тишину. Безмолвие полное, какого в мегаполисе не сыщешь…
Передернулся, вспомнив, как это слово, думая о жене, улыбчиво обронил отец. Я коротко выдохнул, отгоняя потеки траурных мыслей. Уйди, изыди…
Землю застилал туман, кочки с ямками выравнивая сплошным белесым разливом. Звезды мерцали тусклые, им было все равно.
Миллиарды лет вертится галактика, меняя ход светил, искажая рисунок созвездий, а шарам горящей материи лишь бы пылать, швыряясь фотонами во все концы. И какое им дело, отражается ли свет в блеске счастливых глаз или преломляется в слезинке?
Вернувшись под щелястую крышу, я нагреб сена побольше, и укрылся копешкой до самого утра.
Разбудил меня петух, далекий, но голосистый. Подальности скрипнула створка ворот, замычала корова – буренку уводили на пастбище. А на востоке, зачерняя острые верхушки елей, калилось малиновое солнце. Зоревые лучи указали мне на удобства - бочку, полную воды.
Я умылся жгучей ледяной влагой, и вытер руки носовым платком. Пора.
Деревню я обошел стороной, сразу натыкаясь на разбитую дорогу – двумя цепочками луж и промоин она плавно заворачивала за перелесок. После дождей наверняка грязь непролазная…
Как ручей в речку, грунтовка впадала в грейдерованный шлях, а возле самого «устья» ржавел навес с облупленной буквой «А», сваренной из железных полос. Подумав, я присел на истертую лавочку – сил не было вовсе. Пальцы кое-как сгибались, а вот сжать их в кулак не получалось.
Мысли по-прежнему обходили мозг стороной, и я был благодарен организму за то, что оставил меня в покое, не терзая памятью.
Сижу неподвижно, прислонившись спиною к металлическим прутьям. Гляжу на черное поле, что бугрится за обочиной, за нейтральной полосой иссохшего бурьяна, укатываясь к дальнему березняку, испятнанному редкими елками. И тишина…