Роман, у которого и сотни бойцов не набиралось во всём дворце, почувствовал себя крайне неуверенно.
Но на этом проблемы не заканчивались. Они только начинались.
Мужчине хватило ума понять, что передвижение такой толпы солдат не могло пройти незаметно и что об этом никто не сообщил. Ни городовые, ни тайная служба. Никто. Но вот то, что ещё вчера, сразу после ареста четвёрки, вовсю пошли гулять слухи о том, что княжич Роман хочет продаться мёртвым, что он арестовал брата, целителя-святого, красную жрицу и боевого воеводу, который чуть ли не в одиночку сдерживал врага на всём западном фронте… Об этом Роману тоже никто не доложил.
Спустя полчаса после появления солдат начали собираться люди. Спустя ещё полчаса их собралось пару тысяч человек. Спустя ещё час — больше десяти тысяч. К обеду — толпа в пятьдесят тысяч.
Все в едином порыве требовали освобождения пленных.
В эти же часы было доставлено послание от Павла Антоновича, сына Славского, нового воеводы. В нём тщательно описывались, сколько проблем на фронте. Что всего не хватает: людей, припасов, патронов и снарядов, машин и запчастей к ним. Что без Славского, который в одиночку мог отбить нападение целой армии и целителя, который в десятки раз сокращал потери, дела совсем плохи, и что если они немедленно не вернутся на фронт, Павлу Антоновичу придётся отступить к городу, а рудники — бросить.
— Вот теперь это точно полный провал, — сказал сам себе Роман, запершись в кабинете.
Потеря территорий в первые же дни у власти. Массовые бунты. Неспособность договориться с собственной аристократией. В довесок — репутация подстилки мёртвых. Роман как-то позабыл, что соглашения с соседями были основаны на том, что они уничтожили ковен. С помощью Васильева в том числе.
Теперь на всех планах можно ставить крест.
Но Роман был всё же княжичем. Если тонуть, то с достоинством. Осознав своё положение, он направился в темницу.
Пленные встретили его без особого интереса. Васильев сидел и медитировал. Как и Славский. Как и Сергей. Единственная, кто прохаживалась по своей клетке, — Чернышова.
Княжич сбился с шага, отметив про себя, что в темнице, где должны быть ужасные условия, почему-то очень чисто, приятно пахнет и вообще. Тут очень хорошо себя чувствуешь.
— Ну что, брат, добился своего? — спросил Роман, остановившись напротив решётки, за которой сидел Сергей.
Тот медленно открыл глаза, проморгался. Недоуменно уставился на Романа. Какое-то время осмысливал услышанное.
— Ты о чём? — спросил он.
Роман нахмурился. Сергей выглядел как тот, кто и правда не понимает. Но…
Внезапно княжича озарило понимание. Медленно повернувшись, он уставился на Чернышову.
— Это всё ты.
— О чем вы, княжич? — всё так же ласкового, как и в прошлый разговор, спросила она.
— Это ты собрала толпу и всё организовала. Так?
— Не понимаю вас. Я же сидела здесь, наслаждалась вашим гостеприимством.
— О чём ты говоришь? — вмешался Сергей. — Что происходит? Какая толпа?
— Под стенами дворца три тысячи солдат и больше пятидесяти тысяч горожан, которые требуют вашего освобождения. Поздравляю, Сергей. Ты победил. Я не буду становиться князем. Сам с этим разбирайся. Только вот будешь ли ты этому рад? Эта стерва тебя сожрёт и не заметит.
— Вы ошибаетесь, княжич. — Эмма перестала дурачиться, выпрямилась и посмотрела так, что у Романа по спине мурашки побежали. — Сергею нечего бояться. Только предателям рода людского и идиотам, что выступают на их стороне, стоит меня опасаться.
— Предателям рода людского, — процедил Роман. — Наслушался я про орден. Как будто ты, Сергей, не читал, насколько опасна религия. Они создают культ. Но кто кем управлять будет? Ты ими или они тобой?
— Ты слишком узко воспринимаешь ситуацию, — ответил Сергей. — Что дальше собираешься делать?
— Это мне у тебя стоит спросить. Запрёшь меня здесь?
— Я же не какой-то самодур.
— Ха! — усмехнулся Роман. — Уел. Ладно, плевать. Сейчас я собираюсь пойти и напиться. Подожду, когда ты осознаешь, во что влез, и будешь скулить, как девчонка.
— Я не скулил, смотря смерти в лицо, не сдамся и сейчас, — ответил Сергей.
Роман вздрогнул. Только сейчас поняв, что это уже не тот младший брат-тюфяк, который ничего из себя не представляет. Что-то в нём изменилось. Что-то критически важное.