Он фыркает и, нервно открыв бар, достает бутылку коньяка, но не наливает, а отставляет ее в сторону.
— А почему бы и нет? Я ради тебя и матери делал все, даже слишком. Не вижу ничего осуждающего, сейчас многие бабы так живут, хватаются за кошелек потолще и…
— Я не одна из твоих шлюх!
Он лишь усмехается на мой вскрик, мол, что за представление.
— Поэтому мама умерла, да? — не получается угомонить сердце, оно словно не мое — стало крупнее и бьется до оглушительной боли в ребра. — Потому что ты так старался? Да? Так пыхтел на молодых кобылицах, что не успевал штаны натягивать…
— Замолчи! — повернувшись, отец бросает в меня гневный взгляд, сжимает в руке стакан и трясет им. — Ничего ты не знаешь.
— Что не знаю? Что у тебя денег не хватило на лечение мамы, зато находились средства водить сучек по ресторанам? Что ты, вместо помощи и поддержки, гулял и заливал глотку напитками покрепче?
— Я пытался заработать! — его крик оглушает, а звон стекла заставляет вздрогнуть и отступить к выходу. — Неблагодарная дрянь. Бери паспорт, повторять не стану. Ты выйдешь замуж.
— Нет. Зато я повторю. Я не подчинюсь. Никогда.
— Тогда, — папа ступает ближе, хруст осколков под его тяжелыми каблуками до ужаса пугает, — не держу.
— Я же твоя дочь, — пячусь. — Неужели ты выгонишь меня из-за этого?
— Не только выгоню, но и оставлю ни с чем. Выходишь за порог, и считай, что отца и дома у тебя больше нет. И денег на твои развлечения тоже.
Киваю, до конца не осознавая, что он и правда так сказал. Да это просто понты, игра такая жестокая. Папа пытается мне угрожать и припугнуть, чтобы я согласилась.
— Хорошо. Я соберу вещи и уйду.
— Э-э… нет. Ты уйдешь голая и босая, потому что твоего здесь ничего нет, — он бьет себя кулаком в грудь. — Это мой дом! Я его выстроил, кровью харкал, чтобы заработать на каждый кирпич.
— Возьму хотя бы телефон и документы, — поворачиваюсь к лестнице, чтобы подняться в комнату, но меня тормозит приказ, направленный в сторону, на охранника.
— Егор, возьми эту залетную девицу и вышвырни отсюда. И не впускай. Никогда.
— Но, — молодой высокий мужчина, что стоит в тени коридора, на миг теряется.
— Ты что, Меркулов, глухой? Вышвырни эту шваль из моего дома.
— Папа, пожалуйста… дай мне взять документы. Я ведь не смогу на работу устроиться…
Отец ступает ближе и, наклонив голову, смотрит в глаза. Я его не узнаю. Чужой, жестокий человек. Он бывал несдержан и груб, но чтобы вот так…
— Я дал тебе выбор, — на миг его выражение смягчается, но ноздри все так же угрожающе раздуты. — Еще не поздно передумать.
— Это выбор без выбора, — качнув головой, отступаю. Мне страшно, что он меня ударит, разобьет лицо и нос. Как в тот раз, когда я не хотела ехать с ним в столицу, на встречу с его партнерами. — Я говорю — нет.
Папа жестко кривится, словно это слово перечеркнуло наши прожитые вместе годы и его любовь ко мне, если она была… И, повернувшись ко мне в профиль, он широким жестом показывает на дверь.
— Вон пошла.
Глава 7
Давид. Наши дни
— Что ты хочешь этим сказать?
На мягком стуле словно гвозди насыпаны, неудобно и твердо. После заданного вопроса встаю и отхожу к распахнутому окну. Соколов — жаркий парень, ему осень нипочем, в кабинете натуральный дубарь, но моему урагану в штанах — это даже на пользу.
— А то и хочу, — Данька отклоняется на спинку стула и закидывает ноги на стол. — Не существует такой. Арина Ласточкина, видимо, живет по подделанным документам.
— Вот-те раз…
— Угу, — друг тянется к телефону и показывает мне «минуточку». — Яна, пробей еще двоих. — Данька прикрывает ладонью трубку и спрашивает у меня: — Малышню, как звать?
— Миша и Юля, но… если имя не настоящее у мамы, то…
Соколов хитро улыбается.
— Детей-то она все равно как-то регистрировала. Они же в школу ходят?
— Должны. Я не знаю.
Поднимаюсь. Стул достал — намял бедра, теперь все внизу горит и тянет. Лучше постою.
Пока Данька передает информацию помощнице, я смотрю на город. Райончик здесь гиблый — серый и зашмыганный, чем-то напоминает двор, где Ласточкина живет.
Что-то с этой женщиной не так. И мне до того интересно все узнать, что я лишаюсь сна на несколько дней, но в одиночку, в сети, ничего о ней не могу найти. Она будто призрак пришедший из сумеречной реальности. И такой желанный призрак, что я даже сейчас, вскользь думая о Ласточке, не могу сдержать либидо. Встряхнувшись, оборачиваюсь к Даньке через плечо.
— У тебя есть выпить чего-нить?
— Ты же не пьешь.
— Скоро начну, жопой чувствую.
— Баба довела? Та самая, Ласточка?
Отмахиваюсь. Мол, все-то ты понимаешь, а Данька понимает как никто лучше.