Керстен хорошо умел владеть собой. Но он, конечно, никак не смог сдержать удивления, которое у него вызвали эти рассуждения, глядя на худосочное тело, которое он только что массировал, круглую черноволосую голову, монгольские скулы и темно-серые глаза своего пациента. Гиммлер пояснил:
— Я баварец, а баварцы в основном брюнеты, они не обладают теми признаками, о которых я говорил. Но их преданность фюреру компенсирует эти недостатки. Принадлежность к настоящей немецкой расе, чистота германской крови измеряется прежде всего любовью к Гитлеру.
Его взгляд, обычно такой тусклый, вдруг засиял. Внезапный наплыв чувств заставил задрожать его монотонный голос: Гиммлер произнес имя своего кумира.
С этого момента он больше не умолкал. Гитлер — гений, такие рождаются только раз в тысячелетие, и он самый великий даже среди них. Он ниспослан нам самой судьбой. Он все знает. Он все может. Немецкий народ должен слепо подчиниться тому, кто приведет его к высшей точке его истории.
Через неделю у Гиммлера вошло в привычку рассуждать вслух в присутствии своего врача. На восьмой день лечения во время одного из перерывов, пока Керстен отдыхал, положив руки на живот, рейхсфюрер — полураздетый, лежа на кушетке — спокойно сказал:
— Скоро у нас будет война.
Расслабленные пальцы Керстена крепко сплелись на животе. Но сам он не пошевелился. Занимаясь здоровьем Гиммлера, он научился управлять не только нервами своего больного, но и кое-какими его психологическими реакциями.
— Война! Помилуйте, почему? — воскликнул он.
Гиммлер немного приподнялся на локтях и живо отозвался:
— Если я говорю, что какое-то событие произойдет, то я в этом уверен. Будет война — потому что Гитлер этого хочет.
Лежащий на кушетке полуголый и тощий хранитель самых страшных тайн Третьего рейха повысил голос:
— Фюрер хочет войны, потому что он считает, что война — благо для немецкого народа. Война делает людей сильнее и мужественнее.
Гиммлер снова вытянулся на диване и немного снисходительно, как будто успокаивая перепуганного ребенка, добавил:
— В любом случае эта война будет короткой, легкой и победоносной. Демократии прогнили. Они живо встанут на колени.
Керстен сделал над собой усилие, чтобы его вопрос прозвучал совершенно естественно:
— Не считаете ли вы, что играете с огнем?
— Фюрер прекрасно знает, до каких пределов он может дойти, — ответил Гиммлер.
Время перерыва истекло. Руки доктора опять заняли свое место на худосочном теле пациента. Лечение пошло своим чередом.
Когда Керстену пришло время возвращаться в Голландию, Гиммлера больше не мучили боли. Уже много лет он не чувствовал себя так хорошо. Долгие годы он был вынужден соблюдать жесткую и скучную диету, хотя очень любил хорошо поесть, а особенно — совершенно запрещенные ему копчености. Теперь он мог есть все, что ему заблагорассудится. Он горячо попрощался с доктором, высказав ему свою безграничную признательность.
Прошло три месяца. Гитлер оккупировал Чехословакию — вернее, то, что от нее осталось после того, как предыдущей осенью Англия и Франция сговорились и бросили ее на произвол судьбы. Мир чувствовал приближение катастрофы.
В начале лета 1939 года Керстену, который находился в Гааге, позвонил адъютант Гиммлера. Рейхсфюрер очень плохо себя чувствует и просит доктора приехать в Мюнхен как можно скорее.
На вокзале Керстена встретила военная машина, за рулем которой сидел шофер в форме СС. Его отвезли в Гмунд-ам-Тегернзее, маленький городок на берегу чудесного озера в сорока километрах от Мюнхена. Там у Гиммлера был небольшой дом, где он жил вместе с женой, которая была старше его на девять лет, — худой и сухопарой неинтересной женщиной с неприятным лицом, и дочкой лет десяти, светловолосой и бесцветной.
Керстен поселился в отеле неподалеку, но Гиммлер настаивал, чтобы доктор каждый раз обедал с ними, в семейном кругу. Гиммлер как будто пытался заполучить доктора, который вновь избавил его от мучений, и превратить целителя в друга.
За столом он с удовольствием рассказывал о своей родной Баварии и о тех временах, когда она была еще самостоятельным королевством. Он очень гордился своим прадедушкой, который был кадровым военным и служил сначала в баварской гвардии, когда у власти был король Отто, а потом — полицейским интендантом в Линдау, на озере Констанц.
Однако единственным, что занимало доктора по-настоящему, были содержательные разговоры между ним и Гиммлером, которые происходили только во время сеансов лечения. Там Гиммлер был не хозяином дома и не шефом тайной полиции и отдельных войск, а просто пациентом, полуголым и счастливым оттого, что может открыться и довериться своему целителю.