Мог бы и вовсе не вмешиваться, но… Над этим и думать всерьез не стал. Были бы трупы. А это ещё хуже, чем прибить паскуду.
С остальным разбираться надо. Слишком многого я не понимаю, чтобы выводы делать.
Петра я не трогал до момента, пока он половину своей тарелки не умял. Как доест, сразу вялым станет. А сейчас — идеально. Уже расслабился, но не слишком.
— Так что там со вчерашним? — спросил я, и это стало первой фразой за всё утро.
— Умеешь ты, Олежа, — сказал он мне, — вляпаться.
— Чем богаты, тем и рады. А если серьезно? Обрисуешь расклады?
— Горыныч, он же Давид Сергеевич Голыновский, человек известный, — медленно проговорил Петр, рассматривая подхваченную вилкой картошечку. — А также серьезный и противоречивый. Старший мастер школы Кипения.
— Что за название такое странное?
— У его предка спроси, — пожал плечами Петр. — Школе больше ста лет. Старшая.
— Это что-то значит?
— Это значит, что у неё и репутация высокая, и ученики прославиться успели, и мастера подтвержденные есть, и князь признал. Всего в Москве семнадцать старших школ. А остальных — больше двух сотен.
— О как, — покивал я.
Вопросов у меня только прибавилось. Я бы не отказался узнать, какая здесь градация рангов силы и как именно экзамены на мастера сдают, но успеется. Это отдельный разговор будет, а то Петр устанет и актуальное не расскажет.
— Ему и заводы принадлежат, и земля. Богатый и властный человек, — закончил мысль Петя.
— А ещё сильный, — припомнил я исходящую от него ауру. — Это я понял. Скажи мне, Петр, как так вышло, что его сынок на людей набросился? Это вообще нормально?
— Нет. Говорю же, Горыныч человек противоречивый — Петр вздохнул, закинул в рот новую порцию картошки, сальцем закусил да пояснил: — Только не вздумай об этом вслух на улице говорить. А то, ишь, нашёлся любитель важные вещи при всех обсуждать, — осуждающе посмотрел он на меня. — Про род Голыновских всякие слухи ходят. Всяким разным занимаются. На расправу быстры. Неугодных устраняют, если надо.
— И что, всем плевать?
— Олежа, — посмотрел на меня Петя, будто ему сто лет. — Ты либо дурак, либо наивный дурак. Правила для бояр одни, для простого люда — другие. Князь силен, но не всесилен, — сказал он шепотом. — Но только повтори это где-нибудь! Тут уже не рудниками, а Тихой улицей пахнет.
— Что за улица? — заинтересовался я.
— Точно дурак, — расстроился Петр. — И у стен есть уши. На Тихую, поверь, лучше не попадать. Там с такими смутьянами, кто язык не контролирует, разговор короткий.
— Понял, запомнил, — успокоил я его. — Так что с тем парнем? Ему с рук спустят?
— Не знаю, — насупился Петр. — Свидетелей много. Борис Дмитриевич тоже человек не последний. Гости у нас разные были. Кого-то запугают, кому-то денег сунут. Так и выйдет, что свидетелей не останется. Мой тебе совет, если на разговор позовут да рубли предложат — бери. Лучше деньги взять и живым остаться, чем с ними бодаться.
— Вот так просто? — удивился я.
— А ты хочешь сложно? — разозлился Петр. — Так в следующий раз, если откажешь, будь уверен, до дома не дойдешь. В реке труп найдут. Или я чего не знаю и у тебя покровители имеются? — спросил он с подозрением и надеждой.
— Сирота я.
— Тогда и забудь, что вчера случилось. Завтра в ресторан придём и сделаем то, что дядь Боря скажет.
— Ага, понял… То есть в Москве нормально, что один паскудник людей убивает.
— Не нормально. Не думаю, что он легко отделается. Отец ему и сам наверняка выскажет недовольство. Но тебе какое дело? Справедливости ищешь? Или поквитаться хочешь? Забыл, как от шпаны по лицу получал?
— Не-не, — выставил я руки перед собой. — Мне проблемы не нужны.
А вот то, насколько общество прогнило — интересно.
Тут ведь какое дело. Масло — это что? Это энергия с разных планов, перемешанная. Есть твердь — реальный, физический мир. Есть стихийный план, где все стихии обитают. Есть ментальный, отражение всех помыслов, чувств и эмоций живых существ. Другие планы всякие, о которых лучше мудрецы расскажут. Одно знаю точно. Масло не само по себе очищается. Его люди чистят. По всей вертикали общества. Чем меньше порядка, тем больше грязи. Если здесь норма в угоду своим амбициям и алчности действовать, то значит — эти люди слабы перед богом смерти. Следовательно, и мне труднее придётся.