— Здравствуй… Алеша.
Сердце ее замерло, потом медленно застучало вновь: первый мучительный удар, второй, третий… Как же она скучала! Как же при этом боялась его! Почему никогда он не приезжал просто так, повидаться?
Разумовский повернулся. Уже в который раз у Ольги дух захватило от его красоты! Выразительнейшие черты так и просились на холст. Черные глаза, некогда светившиеся юмором, тонкий нос, гладкие щеки и мужественный подбородок. Раньше он носил черную бороду, и она очень шла ему, теперь же от бороды пришлось избавиться. Парик, который неизменно надевали при дворе, сильно изменил его, но не придавал ему женских черт, как многим другим. Он в любом одеянии — и в казачьей рубахе на голое тело, и в кружевных нарядах — смотрелся безупречно, как полубог.
— Здравствуй, Ольга! — Алексей Григорьевич улыбнулся. Голос у него был низкий и неистощимый на обертоны, ни дать ни взять, райские голуби воркуют! — Нехорошо, что ты заставила меня ждать. Кирилл писал тебе, я присылал гонцов, но все они приезжали без ответа. Надеюсь, мне-то ты не скажешь, что результата нет? Я очень устал в дороге и приехал в Москву ненадолго. Ты же знаешь, я передвигаюсь только с двором цесаревны.
Ольга припомнила последние письма Кирилла, полные желчи и сарказма. Нет, из двух братьев Разумовских она однозначно предпочитала видеть Алексея.
— Конечно, знаю, Алеша. Не гневись зря, я давно уже сделала лекарство. Но пойми, мне трудно помогать тебе, не имея возможности видеть больную! Медицина не творит чудес… — Ольга глубоко вздохнула, стараясь не раздражать его. — Я не имею готовых формул. Ничего не имею! Дозировку надо увеличивать, но никто не знает, на сколько. Истопин всегда останавливал меня, когда я пыталась помочь… Представляешь, что случится, если ты моим лекарством не вылечишь, а… отравишь цесаревну Елизавету?! Алеша, одумайся, это очень опасно!
— Знаю, знаю, — отмахнулся от нее Алексей, как от назойливой мухи. — Но пойми же и ты наконец! Мне-то что делать?! Это для вас всех она цесаревна, дочь Петра I! Я же просто люблю Лизу, и она больна! Это моя любимая женщина, которая нуждается в помощи. Твоя мать творила чудеса, это любой в Лемешах может подтвердить! Я видел многих лекарей при дворе. Это надушенные и красивые ученые мужи, но ни один из них не может столько, сколько умела чертова Босярка! К тому же слухи, Оля, слухи! Если станет известно хоть кому-то, хоть одной живой душе, что цесаревна больна… Она потеряет поддержку гвардии, и все сорвется. Все сорвется! Только ты можешь ей помочь!
— Алеша, я не всегда могу помочь. Что сорвется? О чем ты? Ты зол, ты бредишь…
Ольгой опять завладела нерешительность. Больше всего на свете она хотела бы сейчас провалиться сквозь землю вместе с тем зельем, которое приготовила.
Она как во сне разжала руку. Легкий маленький флакончик перекочевал в руку ее ночного собеседника, и на секунду его пальцы даже стали нежными. В это краткие мгновения Ольге стало понятно, зачем держит его при себе цесаревна.
— Алеша, — тихо и как можно более спокойно проговорила она, — храни его в темноте. На первые несколько недель хватит и пяти капель. Потом увеличивай дозировку по одной с каждым днем, но не делай больше двадцати. Это остановит истерические припадки не менее чем на полгода. И, пожалуйста, найди для меня возможность увидеть цесаревну! Найди, если не хочешь потерять ее. Что бы там ни «сорвалось» без поддержки гвардейцев, для тебя должно быть важным только ее здоровье.
— Да пойми же! — почти закричал Разумовский. — Она принадлежит не мне, а России!
На какое-то мгновение Ольге показалось, что Алеша сейчас разрыдается. Но вместо этого он схватил ее в охапку, притянул к себе и с жаром зашептал в самое ухо:
— В стране назрел переворот! Нынешняя императрица не нужна народу! Она насадила иностранщину: ни в Москве, ни в Петербурге русского слова не слыхать! Целые районы заселены ее прихвостнями! Внутри страны давно сцепились интересы Пруссии, Франции, Германии! Про дела отцов наших и дедов давно забыли. Многих ученых мужей это не устраивает. Скоро, скоро выставят из России вон Анну Леопольдовну, и цесаревна взойдет на престол!
Последние слова он почти прошипел и также рывком отпустил ее. У Ольги земля покачнулась под ногами. Чтобы не вскрикнуть, она зажала ладонью рот, до боли укусив себя за палец. Господи! Что же делается в родной России?!
— Алеша! — заплакала она. — Что же с тобой-то будет, Алеша?!
— Дура-баба! — кратко подытожил камер-юнкер, успокаиваясь и явно собираясь уходить. — Не обо мне думай, а о России! Молись за цесаревну Елизавету.