Бабушка сидела на кухне, глядя в окно. Горка окурков свешивалась из пепельницы.
— Привет, ба, — сказал Глеб. — Есть что поесть?
— В холодильнике, — отозвалась бабушка, не оборачиваясь.
— Что-то ты много куришь, — сказал Глеб неуверенно.
— Кому много, а кому в самый раз, — сказала бабушка. — И прихвати из морозильника хлеб.
— Из морозильника? — переспросил Глеб.
— Да.
— Ты хлеб держишь в морозильнике?
— А что там ещё держать?
— И действительно…
Глеб принёс кастрюльку со вчерашним селёдочно-картофельным салатом, маслёнку и замороженные ломти ржаного хлеба. Бабушка сунула пакетик с хлебом в микроволновку, включила её — и не успел Глеб положить себе (бабушка жестом отказалась) салат на тарелку, как микроволновка звякнула, и воздух наполнился ароматом свежайшего ржаного…
— Офигеть, — сказал Глеб, втягивая носом воздух. — Век живи, век учись, дураком помрёшь.
— Наворачивай, — сказала бабушка. — Кстати, салат можешь класть на хлеб, очень вкусно.
— Не надумала? — спросил Глеб с набитым ртом.
— Что именно? — бабушка поставила чайник на плиту, включила газ.
— Рассказать мне об отце. О родителях. Я же понимаю, что это ж-ж-ж неспроста…
— Надумала. До вечера потерпишь? Надо будет заодно фотографии поискать.
— А я что, не всё видел?
Бабушка усмехнулась:
— Боюсь, я и сама-то не всё видела…
— А где они?
— Думаю, на чердаке. Вернёшься, полезем вдвоём. А может, в гараже. Но всё-таки, наверное, на чердаке.
— Слушай! А «москвич» живой?
— Да что с ним сделается? Неистребимая вещь, теперь таких не делают. Лучшая малолитражка Европы…
— Что?! Вот это ведро с гайками?!.
— Потом уже всё испохабили. А когда их только начали выпускать и когда мы с дедом его купили — ровно в тот год и дали этой машинке золотую медаль. Забыла уже — то ли на Всемирной выставке, то ли на каком автосалоне… надо будет посмотреть. Склероз мы не поощряем в себе…
— Ничего себе… Сейчас такое рассказать — обглумят, и всё.
— Вам бы только глумиться… Ладно, поел — беги. Да, и список учебников у директора возьми, я потом с библиотекой созвонюсь… Дорогу сам найдёшь — или проводить?
— Бабушка…
В школе этой Глеб несколько раз бывал и даже застал последний год бабушкиного директорства. Пройти по, свернуть направо на Центральную — и десять минут неторопливой прогулки под тополями и каштанами. Потом, поравнявшись с универмагом, надо свернуть в крошечный скверик с клумбой посередине, окаймлённый кустами бузины — и вот сразу за ним будет школа. Её построили давно, после войны: над высоким (кажется, такие называются французскими) центральным окном второго этажа проступают цифры 1–9 — 4–7. Когда директором была бабушка, школу красили в бледно-красный цвет, а потом — в бледно-зелёный…
А вот и новенькое. В скверике поставили фонтан. Неказистый, квадратный, с какой-то абстрактной фигурой посередине — а всё-таки приятно. Струйки брызгают, струйки бегут… Уже миновав фонтан, Глеб вдруг обернулся: возникло острое чувство, что этот фонтан он уже где-то видел, и при обстоятельствах не самых приятных. Где-то. Не здесь. И небо тогда было чёрным… Поёжившись, он поднялся на невысокое просторное крыльцо и потянул на себя дверь.
Ещё одно изменение по сравнению с бабушкиным временем: узкий загончик с турникетом в конце. Рядом сидит охранник в чёрной форме.
— Здравствуйте, — сказал Глеб. — Мне к Александру Павловичу.
Охранник молча нажал кнопку. Турникет пропустил Глеба.
— На второй этаж, прямо, — сказал охранник вдогонку. Голос у него был сиплый.
— Я знаю, — сказал Глеб.
Школьники ещё только подтягивались, в коридоре было пусто. Половицы рассохлись до такой степени, что даже не скрипели, а сухо постукивали. Зато лестницу, похоже, отремонтировали за бешеные деньги: ступени были мраморные, перила — художественного литья. Но поручни перил уже успели изрезать.
Дверь в кабинет директора сияла алым дерматином. «Алая дверь», подумал Глеб, хорошее название для фильма ужасов. Все, кто заходит туда, возвращаются совсем другими…
— Здравствуйте, — сказал Глеб, заглянув в дверь. — Я от Евдокии Германовны…