Я пролез через неё и оказался в пустой прихожей. На вешалке висел только дождевик. Комната, сумеречно освещённая, открывалась слева; направо уходил коридорчик, насколько я помню, к кухне и второй комнате, родительской. Там было совершенно темно.
Как было велено, я прошёл в комнату. Окна изнутри прикрывали короба из той же оцинковки, сильно наклонённые внутрь: свет падал на железный лист, отражался в потолок и уже от потолка растекался по помещению. Посередине комнаты стоял круглый стол с одним стулом, направо — старый зелёный диван с вертикальной спинкой; я его помнил ещё с тех давних времён… На столе ничего не стояло, на полу — не лежало. Только на валике дивана чернел пакет, который мне надлежало надеть на голову.
Встреча друзей детства…
Я сел, надел пакет, вытянул руки вперёд. Стал ждать.
Шагов я не услышал, только дыхание. Прикосновение. Потом на моих запястьях затянулись удавки, петля легла на шею. Наконец и бумажный пакет пополз наверх… почему-то очень медленно. Остановился. Слетел.
— Лёха…
Стёпка стоял передо мной как-то причудливо склонившись-изогнувшись, упираясь руками в колени и вытянув шею. На нём были истёртые камуфляжные штаны и растянутая серая футболка с каким-то неразличимым уже круглым логотипом чуть выше сердца — где положено носить Золотую Звезду…
— Здорово, — сказал я. — Ну, как делишки?
— Лёха… — и вдруг из его глаз не то что потекли, а именно брызнули слёзы. — Лёха, брат, что с нами сделали, гады…
Стёпка выглядел скверно: худой, измождённый, небритый. Но выглядел он скверно для сорокалетнего мужика…
— Извини, что с пустыми руками, — сказал я, повернув их ладонями вверх. Стёпка зафиксировал меня по-сычуаньски: с помощью тонких шнуров, продёрнутых сквозь бамбуковую палку; какой бы силы и ловкости человек ни был, он удушит себя прежде, чем порвёт шнур или доберётся до узла. — Но мне сказали, что ты не пьёшь, да и мне после обеда за руль.
— Кто сказал?
— Серафима. Больше пока никого не видел.
— А что она ещё сказала?
— Сказала, что ты придуриваешься малость.
— А, когда с флагом-то… Это ерунда. Это, Лёх, ерунда. А вот… эх. Мы с тобой не виделись?..
— С восемнадцати лет. То есть — сорок.
— Чушь собачья, — отмахнулся Стёпка. — А почему я тебя тогда сразу узнал?
— Ты меня видел, когда я прошлые разы приезжал. Смотрел в бинокль, не подошёл.
— Что за?.. — он надолго замолчал. — Не помню. Поверишь — не помню.
— Почему же не поверю? Ты такой не один. Имя нам батальон, потому что нас много…
— Нас?
— Нас.
— Так ты?..
— Институт имени Академика Плотника, — сказал я. — Занимаемся известной тебе проблемой. В общем, ГРУ. Армия.
— И ты вот так… столько лет?..
— Да, старик.
— Но в тебя не подсаживали?
— Ну, почему же. Подсаживали. Только давно. А в тебя, смотрю…
Он не ответил. Протянул руку назад, поймал стул за спинку, поставил напротив меня. Сел на него верхом.
— Ты зачем пришёл?
— Я же говорю: что-то затевается. Ты Благоволина давно видел?
— Дней десять. А что?
— Да мне бы тоже надо с ним повидаться. Может, что подскажет.
— Подскажет… как же. Он ведь…
— Что?
— Ничего. Забудь про Благово. Он уже не наш.
— В смысле?
— В смысле, не землянин. Лёха… мы ведь тогда… мы думали, что отбились… — он стал тереть глаза костяшками пальцев. — А на самом деле…
— Я знаю, — сказал я. — И моё начальство знает. Но мы думаем, что ещё не всё потеряно.
— Ерунда, — сказал Стёпка. — Потеряно всё. Я даже не могу понять, почему они ещё не пришли и не сожрали всех. Наверное, не могут договориться, кто будет жрать первый.
— Не совсем, — сказал я. — Они всё ещё опасаются нас. Боятся хватануть кусок не по глотке.
— Ерунда, — повторил Стёпка с ещё большим отчаянием.
— Ты же знаешь, что с памятью о прошлом у балогов туговато.
— Ну… у нас тоже.
— У нас тоже, да. Но у нас это не предмет доблести, а у них — предмет. Не разгильдяйство и наплевательство, как у нас, а вполне себе и древний обычай, и государственная политика… Но кто-то у них в верхах всё-таки негласно занимается историей Пути. И, похоже, они вдруг выяснили, что Земля — это не просто очередная остановка, этакий безымянный полустаночек… В общем, мы почти уверены, что именно Земля — родная планета Пути.
Степан уставился на меня с ужасом. А я почти не блефовал. Это, конечно, была гипотеза, причём довольно давняя, но пока что все вновь добытые факты в эту гипотезу укладывались.