— Есть много вариантов. Слабому сознанию, Степан Григорьевич, свойственно прогибаться, деформироваться и впадать в отчаяние под напором обстоятельств, которые кажется ему непреодолимыми. Сильное сознание видит эти обстоятельства под другим углом и даже сверху, и выстраивает стратегию дальнейших действий на много ходов вперёд. Вот этот ваш образ жизни — взаперти, в дикой бедности, без надежды на лучшее и притом без всякой гарантии, что сильное сознание высшего существа не найдёт способа проникнуть в эту вашу крепость без малейших усилий, — это как раз печать вырождения, деформации и отчаяния всего того, что вы называете человечеством. У вас нет шансов, Степан Григорьевич, ни одного, ни малейшего, всё уже решено, просто нужно сделать все ходы, даже промежуточные. Знаете, что было тогда, четырнадцатого мая? Мы проинициировали запуск необходимых для нас процессов в вашем обществе. Оно отреагировало именно так, как мы рассчитывали. Всё идёт по плану. По предначертаниям, если говорить высокопарно. Жаль, что вы мне не помогли сейчас, но я знаю, что поможете в скором будущем. А через пять минут закройте за мной дверь.
Алина поднялась и беззвучно исчезла. Степан с огромным напряжением оторвал одну руку от столешницы, но на это ушли все силы. Он сидел, дрожа от изнеможения, весь мокрый, когда невидимые путы вдруг спали…
— Толя?
— Да? Аля, ты? Что ты…
— Слушай внимательно. Это важно. Ты этого мужика, который под машину кинулся, видел сегодня?
— Аля, я… Я не знаю. Я думаю, это был сон. Мне что-то вкололи…
— Пусть сон. Он тебе что-нибудь сказал?
— Да. Спросил, не квадрат ли я.
— И ты ответил, что не квадрат?
— Да… или нет, просто не ответил… Переспросил, а он… Слушай! Он спрашивал о тебе! И даже не спрашивал, а… как бы это… привет передал.
— Что он сказал? Вспомни точно.
— Вспомнишь тут… Он в окно выпрыгнул, а за ним целая толпа с автоматами ввалилась…
— Вспоминай. Это очень важно.
— Ну, примерно… примерно так: «Пришли воры. Хозяев украли. Дом в окошко ушёл». Да, слушай, именно так. Запомнил, надо же…
— В окошко, точно?
— Точно. Потому что он сам в окошко — тут же… а следом эти…
— Спасибо, Толя. Вот теперь спи.
— А в чём вообще дело?
— Да нет, всё хорошо. Надо было одну вещь выяснить… Спи. Можешь забыть.
— Глеб?!
— Пап?!
Да, это была большая неожиданность для обоих.
— Ты давно приехал?
— А ты?
— Сегодня. Я тебе весь день звоню — что трубку не берёшь?
— Наверное, другая линия была.
Глеб не без удовольствия отметил, что от этих слов отец дёрнулся. Впрочем, тут же взял себя в руки.
— А бабушка где?
— Как где? В больнице.
— В какой больнице? Почему? И что с тобой?
— В нашей больнице. Давление подскочило. Но уже всё нормально. А меня волк погрыз. Но волка застрелил какой-то мужик. Так что всё в порядке. Со всеми.
— Волк? — напрягся отец.
— Может, волчица. Я не посмотрел, извини. Слушай, может, ты пройдёшь?
— Да, конечно… Застрелил волка, говоришь?
Отец скинул туфли — мягкие и явно очень дорогие, — и босиком прошёл в бабушкину комнату. Глеб запер дверь и двинулся за ним.
— Застрелил.
— Где это было?
— Домах в трёх отсюда.
— В городе?!!
— А что? Лето, говорят, сумасшедшее было, вот они и посходили с ума. Он вообще сюда запрыгнул, бабушку напугал…
Чтобы увидеть у отца такое изумление, такие выпавшие глазки — можно было отдать многое. Но это длилось секунду, не больше. Снова деловая маска, и тут же — из рукава, что ли? — в руке оказался телефон.
— Сергеич? Срочно. Пробей у ментов, что за херня была сегодня… во сколько? — он скосил глаз на Глеба. «В одиннадцать» — сказал Глеб; его вдруг снова затрясло. — В одиннадцать на Пионерской. Со стрельбой. Да, прямо сейчас. И не по телефону, лично подъедьте. И мне тут же доложи. Да, буду ждать…
Он сел, положил телефон на стол и потёр щёки руками.
— Да, история… А не собака, точно?
— Ну, пап… Нет, не собака, — вспомнив жёлтые глаза, уверенно сказал Глеб. — Что-то волков развелось. Сюда ехал, волк сбитый на обочине был. Бабушку — волк. Меня — волк. Расскажи кому…
— Пока не рассказывай, — сказал отец. — Это может быть… важно. Это может быть так важно, что ты не представляешь.
— Куда мне, — сказал Глеб.
— Не обижайся, — сказал отец. — Скажи лучше, какими ты судьбами?
— Мы с матушкой решили пожить отдельно, — сказал Глеб со всей возможно язвительностью, но отец, кажется, её не заметил.