— Обязательно пазваню, — сказал Андраник Григорович. — На этат счёт не самневайтесь. Но о переводе даже не думайте. Её сейчас из палаты в палату апасно транспартиравать, за исход не паручусь. Добьёмся стабилизации — тогда начнём думать, да. Но только тагда. А сейчас, извините — бальные ждут…
— Спасибо вам, — сказал Сева.
Он не помнил, как вышел из больницы. Накрапывало. Таксист ждал, как и договаривались. Сева достал новый телефон, вручную ввёл номер. Гудок.
— Это Аспирант, Леонид Борисович…
— Почему по открытому?
— Коммуникатор разрядился. Сейчас маловажное. Мне нужен «посредник». Портативный.
— Тот так и не нашли?
— Не нашли. Подробности позже. Нужен срочно.
— Срочно не получится. Всё, что имело нормальный ресурс, уже роздано на руки.
— Любой. Из старых. Одну-две подсадки. Но нужно сегодня.
— Нет. Работай пока обычными методами. Не светись. Всё, отбой.
Гудки.
Сева испытал почти непреодолимое желание швырнуть телефон об асфальт — чтобы мозги разлетелись… Такая симпатическая магия: разбиваешь телефон, а мозги разлетаются у собеседника. Жалко, не работает…
— Что, не даёт? — с сочувствием спросил таксист — пожилой калмык.
— Что? — не понял Сева.
— Не даёт, говорю?
— Не даёт… не даёт. Вот именно. Ладно, поехали на Ватутина. Не даёт… Всё гораздо хуже, кундлгч, всё гораздо хуже…
Дом Глеб нашёл легко — просто потому, что номера здесь было принято писать крупным шрифтом. В обличие от Ершей, где все частные дома выходили на улицу фасадами, а войти в них можно было только через двор, обогнув дом сзади — в Тугарине многие стояли в глубине дворов, отделённые от внешнего мира невысокими заборами (иногда даже штакетником) и садиком из фруктовых деревьев. Почти у всех домов были крытые веранды, где стояли столы и стулья. Наверное, в хорошую погоду там сидели хозяева, пили чай и приветствовали прохожих…
Дом пятьдесят два веранды не имел, и окна его были закрыты ставнями. Глеб постоял в раздумье перед калиткой (на столбике остался след кнопки звонка), раздумывая, как быть дальше. Нарушать чужое пространство было неловко… Он даже огляделся по сторонам, как будто ожидая помощи, но помощь не пришла. Тогда он тронул калитку — и она открылась. От калитки к дому вела выложенная битым кирпичом дорожка, по сторонам от дорожки росла трава.
Дорога, выложенная жёлтым кирпичом… Здесь кирпич был красный, но это мало что меняло.
Глеб поднялся на крыльцо. Тут тоже кто-то выдрал кнопку звонка. Тогда он постучал в железную дверь — раз, потом ещё раз.
— Кто там? — спросил глухой голос.
— Степан Григорьевич! Моя фамилия Лосев, и я…
— Встань напротив глазка, — сказал голос.
Глазок Глеб увидел не сразу — он был не в полотне двери, как обычно, а почему-то в косяке.
— Встал, — сказал Глеб.
Надо полагать, его изучали. Изучили. Щёлкнул замок:
— Заходи. И сразу закрой за собой.
Дверь подалась с трудом. Глеб втиснулся в прихожую, закрыл дверь, задвинул щеколду. Огляделся.
— Э, куда дальше-то? — спросил он нарочито невежливым тоном.
Хозяин молчал. Потом раздались тяжёлые шаги. И загорелся свет.
Перед Глебом воздвигся… рыцарь? Робот Бендер? Ничего другого в голову не приходило. Человек был облачён в грубые сплошные латы из оцинкованного железа. На руках были кольчужные мясницкие перчатки. Голову прикрывал шлем, похожий на ведро с прорезью, забранной мелкой проволочной сеткой.
— Ып… — сказал Глеб.
— Стой спокойно, — сказал робот. — Зачем пришёл?
— П-поговорить… У меня ваше письмо.
— Какое письмо?
— Просто письмо… — Глеб полез в карман, достал конверт, подал роботу. Тот не шевелился.
— Открой, — сказал он наконец.
Глеб достал фотографию.
— Вот. Это вы послали…
Пауза. Долгая пауза.
— Севка? Ты, что ли?
— Нет. Я — Глеб. Глеб Всеволодович…
— Вот оно что… — робот поднял руки и стянул с головы шлем. Под ним оказалась обычная голова с длинноватыми редкими седыми волосами и измятым нездоровым лицом. — А я-то уж подумал… То есть ты Севин сын и этой… Маши?
— Да.
Глеб пытался понять, сколько лет этому странному человеку. И не мог. Больше сорока, наверное. Но меньше шестидесяти. Где-то в этом диапазоне…
— Хорошо, подожди меня вон там, в комнате.
Тяжело ступая и погромыхивая, хозяин ушёл, и только сейчас Глеб увидел, что на поясе его висел обрез двустволки.