Теперь — что я думаю о его подвигах в Тугарине этой ночью. Убив двух одноруких, чьи карточки хранились в архиве ВТЭКа, он пропустил Карпова, чьей карточки там не было. Ну, бывает. Кто мог предположить, что физический инвалид не имеет инвалидности формальной, потому что очень гордый? Я бы тоже не додумался. А вот эта странная серия обысков… Скорее всего, это были действия из расчёта на необыкновенную удачу, потому что встречи лицом к лицу с Глебом, вооружённым «посредником», Квадрат боялся просто панически. Отсюда и эти остервенелые показательные разгромы в домах — чтобы никто не догадался про этот страх…
И потом… я это стараюсь не говорить обычно, потому что незачем принижать врага. Но всё-таки они тупые. Даже те, кто долго был в человеке, и не раздавил его, а почти сотрудничал, помогал, учился. Тупизна осталась. Исполнители они идеальные, это да, и стратеги у них есть гениальные — эти их Расчётчики. Но вот нашего универсализма у них нет и никогда не будет. Тупые. Паразиты. Кукловоды.
Да, кстати… Сколько я ни читал фантастики, а самым радикальным средством против пришельцев было биологическое оружие. Или — такая немыслимая остервенелость или жестокость землян, что они нас пугались и отступали — как человек может отступить перед шипящей кошкой. Но всегда победой считалось просто отражение агрессии.
Но против нас — тысячи планет Пути…
Что задумал Благоволин?
— Чубак… Анатолий… Гаврилович… — диктовал Чубака человеку в белом комбинезоне и толстой марлевой повязке на пол-лица; его самого заставили надеть такую же маску и полосатую больничную пижаму; штаны сваливались. — Второго… второго… семьдесят второго…
— Тысяча девятьсот? — неприятным голосом спросил регистратор.
— Да, наверное… — сказал Чубака, не то чтобы не понимая, о чём его спрашивают, а просто не придавая этому значения. — Скажите, а что происходит?
— Сами не знаем, — неожиданно сказал регистратор и добавил почти просящее: — Давайте историю заполним, а там уже всё остальное?
— Ну, давайте…
Они заполнили историю, потом регистратор её унёс за занавеску, вернулся с термометром и велел Чубаке сунуть его под мышку. Термометр пискнул и показал тридцать восемь. Чубака удивился, потому что ничего такого он не чувствовал. Потом пришёл ещё один так же экипированный человек, но явно более старший и по возрасту, и по чину. Чубаке велели раздеться до трусов, ощупали шею, подмышки и пах, потом выслушали лёгкие.
— Пойдёмте со мной, — сказал старший.
Они прошли за занавеску. Там стояла странная установка: закреплённый на постаменте лист текстолита так примерно метра два на два; перед ним на рельсах двигался такого же размера лист толстого оргстекла или какой-то другой прозрачной пластмассы. Чубака, подчиняясь командам, встал на постамент, прижался спиной к прохладному текстолиту, развёл руки в стороны и ноги шире плеч, повернул голову вправо; загудел моторчик, плексиглас подъехал вплотную, прижал. Потом загудело что-то ещё. Врач сидел за столиком, смотрел на монитор. Гудение прекратилось, плексиглас отъехал, врач сказал:
— Одевайтесь. Костя, проводи больного!
— Что со мной, доктор?
— Пока полежите на обсервации. Может быть, ничего особенного, просто простыли.
— А… э…
— Есть данные, что африканская свиная чума перекинулась на человека. Поэтому пока в районе просто вводится строгий карантин.
— Это надолго?
— Не меньше недели. Всё, идите, медбрат вам покажет койку. Утром повторный осмотр. Костя, три кубика литической.
— Подождите, а мои вещи…
— На обработке.
— Но мне надо позвонить. Жена с ума сойдёт. Я поехал просто проветриться…
— Нет. В город до особого распоряжения никаких звонков. Поднимется паника… Да вы что. Ещё учитель.
— Но как-то надо…
И параллельно подумал, что, наверное, не надо. Пусть всё идёт как идёт.
Когда он ушёл, человек, одетый врачом, сказал кому-то за ширмой:
— Чисто сейчас. В обоих смыслах. И никогда не было.
— Степан Григорьевич! Это я, Глеб. Глеб Лосев, вы меня помните?
— Встань к свету, — глухо сказали за дверью.
Глеб отошёл так, чтобы свет лампочки над крыльцом падал на его лицо. Какое-то время ничего не происходило. Потом дверь приоткрылась — совсем чуть-чуть.
— Ты не один?
— Нет. Это из нашего класса… я им рассказал…
— Заходите…
Внутри почему-то было темно, Степан Григорьевич стоял и светил фонариком в пол, пока они входили. Потом он сказал: