Даже удивительно, до какой степени она ничего не чувствует.
Маша вошла в знакомый подъезд. Лестница была залита ярким светом. Она достала из рюкзачка ключи. Года три или четыре назад их зачем-то прислала ей Евдокия Германовна. Крошечная бандероль без записки. Мол, и так всё понятно. Ей тогда ничего понятно не было, ей было просто плохо.
А свекровь — уже бывшая — открытым текстом сказала: приезжай, живи. И надо было ехать, никто бы её тогда удерживать не стал…
Дверь оказалась закрыта только на защёлку.
В прихожей и в большой комнате горел свет. Почему-то всё было разбросано — как после обыска. Посреди комнаты на боку лежал столик, а рядом со столиком… она не сразу сообразила, что это: две голые волосатые ноги, сложенные вместе, ободранными коленками вперёд. Обладатель ног, надо полагать, прятался за столиком.
Стремительно выхватив из кобуры тазер, она шагнула в дверной проём, проконтролировала пространство комнаты, потом двинулась по стенке вправо. Сначала она увидела лужицу уже свернувшейся крови, потом — темя с короткими светлыми волосами. Похоже, лежащий был без сознания или мёртв. Маша ещё раз внимательно прислушалась, огляделась — и медленно, не спуская палец с кнопки тазера, подошла к лежащему и опустилась на корточки.
Это был голый мужчина, крепко и умело привязанный к массивному евдокийгермановны стулу; их оставалось два, из какого-то ещё дореволюционного немецкого гарнитура. Уже догадываясь, кого увидит, Маша наклонилась и заглянула в лицо.
Сева. Ну, кто бы сомневался…
В кармане был нож — простейший китайский складник, правда, с керамическим клинком. Не опуская тазер, Маша другой рукой разрезала путы, удерживающие плечи и руки. Сева мягко распластался на полу. Маша огляделась, потрогала пульс на шее — нормальный, — вытащила кляп изо рта, потом сделала несколько шажков на корточках и оказалась у ног. Освободила ноги. Подняла стул, поставила к стене. Села.
Ну да, как бы не этого она ожидала…
Сева зашевелился, закашлялся. Попытался приподняться на руках. Всё же остался лежать, опираясь на локоть, и другой рукой осторожно ощупал голову.
— Ты ищешь мозг? — спросила Маша. — У тебя он совсем в другом месте.
Сева не сразу смог оглянуться.
— Машка? Ну ни фига ж себе…
Он встал на четвереньки, потом переместился на корточки.
— Глеб сказал, что ты едешь, но я не думал, что сможешь так быстро…
— Как видишь. Что, у нас «Белый код»?
— Похоже, что да. А ты как догадалась?
— На дороге застава. Выезжающих заворачивают.
— Ну да, ну да…
Кряхтя, он дотянулся до трусов и брюк. Встал, отвернувшись, натянул их. Струйка крови снова побежала — теперь по лбу. Он поднял разорванную майку и ею зажал рану.
— Что тут случилось?
— Да вот… дурак. В засаду угодил. Чуйка начисто отказывает. Устал.
— Где Глеб? И что с ним?
— Да с Глебом всё нормально… умный оказался… А я вот — видишь сама. Главное, с мамой плохо. От слова «совсем»…
— Она в больнице?
— Да. Без сознания, на искусственном дыхании. Хотел отправить в Москву — не дали, сказали, что не выдержит.
— А в эту… на озере Комо?
— Всё равно везти надо. Да туда ещё добиться, чтобы поместили… пуд гороха надо съесть.
— А «посредника», как я догадываюсь, у тебя нет?
— Представляешь — «посредник» есть у Глеба. Но я это узнал, уже будучи связанным по рукам и ногам.
— И с кляпом во рту.
— Ну да. Маша, не в службу, а в дружбу — поищи, куда улетел мой мобильник? Он на столике лежал…
— Ты до него пытался дотянуться?
— До зажигалки. Но не рассчитал, как видишь…
— Вон он лежит, — сказала Маша. — Осторожно, не наступи…
Было поздно.
— Да чёрт!.. Ну что за день такой?
— У тебя что, нет запасного?
— Есть. То есть основной. Бэк был этот. Но звонили мне на него, и я теперь не узнаю, кто…
Олег без сил сполз по двери. Не отвечает… суки начальники… Впрочем, может он тоже уже мёртвый… Боль была адская, промедол её не ослабил, а как бы отодвинул. За дверью надрывался древний телефон — кто-то пытался звонить по скайпу. Звук становился всё слабее и слабее…
Утром на него наткнулась бабка из квартиры напротив. Она пошла за молоком — свеженьким, только с завода. Увидев страшное, бабка не запаниковала, а вернулась домой и деловито вызвала «скорую».
Звали её Виктория Кондратьевна, и на этой скорой она проработала сорок лет фельдшером.